Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Очень часто, иногда два раза в неделю, я ездил в Ригу. Мне там было интересно все, а люди – прежде всего. Я познакомился там с несколькими русскими интеллигентами, оставшимися с дореволюционных времен, и со многими латышскими интеллектуалами. Я специально не употребляю термин «интеллигенция», ибо латышской интеллигенции я так и не обнаружил. Сначала я был удивлен, а потом понял, что ее еще и не могло быть – она просто не успела «созреть». До революции рижская интеллигенция – это русские и немцы. Причем немцы в Прибалтике и немцы в Германии, даже в близкой Пруссии – это совсем разные немцы. Корфы, Ранненкампфы, Плеве не просто служили верой и правдой русскому престолу, но и внесли заметный вклад в русскую духовную жизнь. Они действительно восприняли нашу культуру. Благодаря жизни в России они и сами во многом изменились, показав на деле возможность и благотворность симбиоза православия и лютеранства. К сожалению, латыши к нашей культуре были значительно менее восприимчивы, чем немцы, – я понял, почему именно латыши делали революцию и служили в ЧК.

Ездил я и в Двинск, по-латышски Даугавпилс. Он расположен недалеко от Якобштадта. Впрочем, в Латвии все недалеко. Двинск – это старый русский город, в нем живут по преимуществу русские, и сохранился какой-то старый и милый мне быт. Я подружился с одним немолодым учителем математики, ездил к нему в гости и даже оставался ночевать.

Весной я был назначен инженером дивизии, но в Митаву полностью не переехал, так как полки стояли в Якобштадте и Крустпилсе, и дел у меня здесь было много. Да и от начальства подальше. В Якобштадте мы с Кравченко снимали хорошую комнату, а в Митаве я спал на диване в своем «кабинете» – так я называл каморку под лестницей в старом замке, которую мне определили как служебное помещение.

В июле событие произошло чрезвычайное!

Был жаркий воскресный день, и я в компании своих друзей валялся на берегу Двины. Вдруг из штаба полка прибежал солдат: «Товарищ капитан, срочно в штаб!»

Меня встретил дежурный офицер: «Тебя срочно разыскивает дивизионный кадровик. Полетишь на командирском У-2».

Часа через полтора я стоял перед дивизионным кадровиком – сумрачным немолодым майором. «У тебя, что, тетя в Москве? Читай!» И протягивает телеграмму: «Срочно откомандировать капитана Моисеева в распоряжение начальника руководящих кадров Главного управления ВВС. Вершинин.» А был тогда маршал Вершинин главкомом авиации. За такой подписью в нашу дивизию телеграммы еще никогда не приходили. «Завтра сдашь дела Алексееву. Я его уже вызвал. Получи командировочное предписание, и чтобы через два дня ноги твоей здесь не было. Ясно?!»

Почему я вдруг понадобился Москве? Я ничего не понимал, но все приказания выполнил. Что греха таить – с радостью.

Так что же произошло? Какая сила меня, полкового инженеришку, вдруг перенесла в штаб Военно-Воздушных Сил Советского Союза? Для того чтобы объяснить поворот судьбы, который я ждал, даже предчувствовал, и в то же время для меня совершенно неожиданный, я должен вернуться назад.

Начальником политотдела дивизии был подполковник, а может быть, и полковник – я уже запамятовал – Фисун. Большой неторопливый украинец. Раньше он был замполитом в нашем полку. Судьба нас свела еще в сорок втором году, и он мне давал рекомендацию для вступления в партию. Политработник он был никакой. Зато прекрасный летчик. Летал много, охотно и с успехом – бывают люди, получившие в дар от природы воинское счастье. Подполковник Фисун обладал им в полной мере. Потом у него стало не ладиться со здоровьем, ему запретили летать, и он полностью перешел на политработу. Получив повышение и уйдя в дивизию, он продолжал ко мне хорошо относиться и регулярно проявлял те или иные знаки внимания.

Однажды Фисун вызвал меня в политотдел и дал трофейную книгу. Это была работа известного немецкого баллистика Кранца, посвященная внешней баллистике ракетных снарядов. «Посмотри, Моисеев, вроде бы по твоей части?» Тогда я еще не совсем забыл немецкий язык и без особого труда начал читать сочинение Кранца. Это занятие оказалось приятным и интересным и вносило разнообразие в мое строевое существование. У моего знакомого в Двинске я взял какой-то курс высшей математики (из моей головы математика весьма основательно выветрилась) и начал разбираться в премудростях тогда еще новой науки – расчета траекторий ракетных снарядов.