Федор Тютчев - «Я встретил вас…» (сборник)

Как скоро убедились, что списанный мною экземпляр есть самый лучший из известных тогда в Москве, из которых многие были наполнены самыми грубыми ошибками и представляли, сверх того, значительные пропуски, то его стали читать публично в разных местах и прочли, между прочим, у кн. Зинаиды Волконской, за что и чтецам и мне порядочно-таки намылила голову та самая особа, которая в пьесе означена под именем кн. Марьи Алексеевны».

Спустя примерно полгода после своего возвращения в Мюнхен Тютчев написал о том событии стихотворение «14-ое декабря 1825», по всей вероятности выразив в нем свое отношение к происшедшему тогда. Начиналось оно такими словами:

Из мемуарной и эпистолярной литературы нам известно, что под словом «Самовластье» обычно подразумевают самодержавие. Отсюда у поэта и мысль о том, что самодержавие своим произволом, неисполнимыми посулами «развратило» граждан, в том числе декабристов, и они – «жертвы мысли безрассудной» – поднялись против крепостнического строя. Но в то же время это «Самовластье», его карающий «меч» поразили членов тайных обществ, ибо на стороне царизма был «неподкупный» закон. Интересно, что во второй строфе стихотворения Тютчев сравнивает царское правительство, царизм с «вековой громадой льдов», с «вечным полюсом», растопить который, конечно, не хватило бы всей «вашей крови скудной». По всей видимости, поэт считает бесцельной гибель декабристов, «скудная» кровь которых не оставляет после себя никаких следов.

В этом стихотворении, как видим, ярко проявился противоречивый характер его творца, так и не выразившего своего четкого отношения к происшедшему в России событию.

О личных встречах Пушкина и Тютчева историки литературы, биографы поэтов, вероятно, так и не смогут сказать ничего положительного. Думается, что одна из таких встреч могла произойти в их далеком детстве, перед самой войной 1812 года, когда они одновременно жили с родителями в Белокаменной. Как известно, Александр Пушкин вместе с дядей Василием Львовичем Пушкиным выехал в Петербург для определения в Лицей в июле 1811 года. А до этого племянник с дядей часто бывали в красивом особняке – «доме-комоде» Трубецких на Покровке. Туда же для завязывания знакомств родители Тютчевы нередко отправляли старших сыновей, Николеньку и Феденьку. Трубецкие устраивали для своих детей и детей московской знати детские балы с танцами.

Братья Тютчевы всегда были необычайно стеснительны, дичились незнакомых детей. Однажды на таком детском балу они увидели кудрявого непоседливого мальчика, чем-то смешившего Александрину Трубецкую, младшую дочь хозяев. «Кто это?» – спросил брата Феденька. «Сашенька Пушкин, племянник Василья Львовича, поэта», – ответил старший брат и подвел младшего к смеющимся детям поближе. Возможно, так в первый и в последний раз встретились два будущих русских поэта, о чем, естественно, быстро потом забыли.

Прошли годы. И Тютчев, восторгаясь европейской поэзией, не забывал и про свою, российскую. Он уже знал про ранние успехи в поэзии Пушкина, начал следить за его творчеством, читал стихотворения и в списках, и в отдельных изданиях. Пример тому – ода «Вольность». Очень возможно, что и Пушкин вскоре узнал о стихотворном ответе на его оду еще никому не известного московского студента. Об этом Александру Сергеевичу мог сообщить его кишиневский приятель, «душа души» поэта, бывший питомец училища колонновожатых, прапорщик Владимир Горчаков, который, будучи в Москве, заезжал в гости к Алексею Шереметеву в Армянский переулок и слушал там стихи Тютчева.

«В этих стихах, как мне кажется, – вспоминал позднее Горчаков, – видны начатки сознания о назначении поэта, благородность направления, а не та жгучесть, которая почасту только что разрушает, но не творит…» Вот тогда-то, вернувшись в Кишинев, Горчаков и мог рассказать Пушкину о литературных новостях Москвы, показать другу список-отклик юного поэта на его знаменитую оду.

Прошло еще десятилетие. Даже уехав за границу на долгие годы, Федор Иванович не переставал следить за новыми произведениями собрата по перу и спорить с вновь приобретенными приятелями о достоинствах пушкинских стихов.

Характерно в этом отношении письмо Тютчева к приятелю по службе в Мюнхене Ивану Сергеевичу Гагарину, которое явилось как бы продолжением их нескончаемых разговоров о достоинствах русской поэзии и прозы. В письме были, в частности, и такие строки: «Мне приятно воздать честь русскому уму, по самой сущности своей чуждающемуся риторики, которая составляет язву или, скорее, первородный грех французского ума. Вот отчего Пушкин так высоко стоит над всеми современными французскими поэтами…»