Мария Шарапова - Неудержимая. Моя жизнь

– Я, ты и тот мужчина, – сказал Юрий. – И вместе пройдемся по контракту с тем, чтобы убедиться, что все мы всё понимаем одинаково.

– Если он где-то ошибается, давай покажем ему, где именно, – настаивал Юрий.

В глазах Секу вспыхнул огонь, а потом они погасли и стали пустыми.

– Ты будешь подписывать или нет? – спросил он.

– Нет, – ответил отец, – я ничего не собираюсь подписывать.

– Что ж, хорошо. – Голос Секу прозвучал холодно. – До конца дня можете пользоваться нашими удобствами. И чтобы вас здесь не было через двадцать четыре часа. Твоя дочь не сможет тренироваться здесь без оплаты. Стоить это будет пять сотен в неделю.

Когда мы вернулись, отец переговорил с домовладелицей. Он рассказал ей, как все прошло и что это значит для нас. И попросил отложить оплату на несколько недель – мы ее уже задерживали – пока он не найдет работу, не заработает денег и не придумает новый план. Женщина сказала: «НЕТ». Или мы можем заплатить, или не можем. Если не можем, то должны съехать. Она, правда, не сказала, когда именно, но у отца создалось впечатление, что сделать это надо немедленно .

Он позвонил Бобу Кейну в Венис. И рассказал ему все, что с нами произошло.

– Теперь я даже не знаю, что нам делать, – закончил Юрий свой рассказ.

– Упакуйте вещи и ждите меня перед домом, – велел Боб. – Я вас заберу.

Он прислал за нами машину, которая отвезла нас к нему домой. У него оказался красивый дом в нескольких милях от побережья с большой лужайкой, плавательным бассейном и собственным кортом. Я впервые попала в дом, который можно было назвать жилищем богатого человека. Там я чуть не расхохоталась. Ничего не могла понять. Зачем людям собственный корт? А эти все лишние комнаты – с ними что делать? Ведь в каждый конкретный момент можно находиться только в одном помещении, правильно? Я прожила в Америке вот уже много месяцев, но ничего еще не поняла.

Мы расположились в гостевой спальне. Боб сказал, что мы можем жить у него столько, сколько понадобится. Можем брать на кухне все, что захотим, и есть вместе с семьей. А еще он дал Юрию немного наличных: «пока ты опять не встанешь на ноги».

– Как я смогу расплатиться с тобой? – спросил Юрий.

– Знаешь, если тебе захочется и у тебя будет на это время, можешь поиграть в теннис с моим сыном, – ответил Боб. – Но не стоит об этом волноваться. Это совсем не обязательно.

– А почему ты это делаешь? – поинтересовался Юрий.

– Потому что, если я попаду в похожую ситуацию, – ответил Боб, – мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь поступил со мной точно так же.

Вот такой была наша жизнь в те годы. Полосатая как зебра, когда неудача сменялась удачей. Время от времени из-за чьей-то жадности мы оказывались в трудной ситуации. И когда это происходило, а происходило это довольно часто, всегда находился человек, который, без всяких на то причин, просто потому, что ему так хотелось, нас выручал – подвозил, покупал билет или давал крышу над головой.

В доме Кейна мы прожили почти год. Мы обедали вместе со всей семьей, я играла в теннис со Стивеном, когда была свободна от упражнений и тренировок с отцом, который вновь стал моим тренером. Это напоминало нам жизнь в оазисе, царстве прохлады на долгом и трудном пути. Как будто мы стали частью нормальной американской семьи. Но я ни на день не прекращала работать, не прекращала тренироваться. Более того, я играла во всех соревнованиях, на которые могла квалифицироваться и до которых могла добраться. Я росла и становилась сильнее, а моя игра улучшалась, но это не было связано с тренировками. Я начинала чувствовать этот спорт, смотреть на него под разными углами, ко мне приходило понимание игры. Я начала понимать, как один удар влияет на следующий, как можно их предугадывать и готовить конец сопернику. Во многом это напоминает шахматы. Каждый удар к чему-то ведет. Если не хочешь проиграть, надо оказаться в нужном месте и сконцентрироваться на конкретном ударе, но если хочешь победить, надо думать о том, что должно произойти через двадцать секунд.

Моя игра становилась зрелой – еще не совсем, но в лучшие дни это было хорошо видно. Обычно я играю на задней линии и встречаю мяч на подъеме, с криком отправляя его назад. У меня практически одинаковые удары как слева, так и справа, хотя я считаю, что мой форхенд слабоват. Я умею превращать любое движение своего тела в кинетическую энергию. Даже когда я была крохой, которую не пускали на американские горки, моя игра уже отличалась силой и глубиной. Над моей подачей надо было работать и работать, но она действительно улучшалась. Когда я выходила к сетке, то отбивала мяч с лета. У меня была не слишком высокая скорость, но я хорошо предвидела, куда полетит мяч, поэтому смотрелась быстрее, чем была на самом деле. Другими словами, я умела запутать противника. Но главным в моей игре, тем, из-за чего меня было сложно победить, было связано с психологией. Это были моя концентрация и готовность биться до конца. Я не отставала от своего противника удар за ударом, гейм за геймом, никогда не ослабляя напора и не теряя надежды, даже если проигрывала. И если оставался розыгрыш хоть одного очка, даже если я отставала на два брейка и играла против противника вдвое больше меня, я вела розыгрыш так, как будто подавала в гейме, в котором мне оставалось нанести победный удар. Я не знаю, откуда у меня это – то ли от мамы, то ли от папы, то ли это результат моего ненормального детства? А может быть, я просто была недостаточно умна. Может быть, в спорте надо быть достаточно тупым, чтобы верить, что шанс есть всегда. И память тоже должна быть плохой. Надо уметь забывать. Сделала невынужденную ошибку? Промазала по легкому мячу? Не зацикливайся. И мысленно не возвращайся к этому. Забудь, как будто этого никогда не было. Если ты попыталась что-то сделать и это не сработало, надо быть достаточно тупым, чтобы повторить это еще раз, когда представится шанс. И на этот раз это обязательно сработает! Надо быть достаточно тупым, чтобы не бояться. Каждый раз, выходя на корт, я верю в свою победу, независимо от того, с кем я играю и каковы мои шансы. Именно поэтому меня так трудно победить.