Мэри Дирборн - Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

Впрочем, природа происходившего в сознании и душе молодого Эрнеста, в том, что касалось андрогинной одежды и причесок, остается далеко не ясной. На это накладывались опасения из-за того, что сама его мать бросала вызов традиционным гендерным ролям: своей профессией и, как считал Эрнест, доминированием в семье – по поводу чего Эрнест и тогда, и позже будет испытывать очень смешанные чувства.

Игра в близнецов для обоих детей, наверное, иногда была в радость, иногда злила или заставляла стесняться, тем более что она продолжалась. Марселину оставили еще на один год в детском саду, чтобы они с Эрнестом вместе могли пойти в первый класс. После смерти Эрнеста в 1961 году Марселина напишет мемуары о семейной жизни, и среди отредактированных страниц окажется затянутое описание того, как подруга пыталась сделать что-нибудь с прической Марселины «под пажа». Результат получился именно таким, какого и можно было ожидать от двух маленьких девочек с ножницами. Грейс не просто была встревожена из-за волос дочери, она пришла в ярость, как будто случившееся могло угрожать приличиям или даже ее власти над детьми. «Я хочу, чтобы ты запомнила это на всю жизнь», – сказала она Марселине и заставила ее носить, не снимая, детский чепчик самой младшей из детей, Санни, до тех пор, пока ее волосы вновь не отрастут. Спустя две недели учитель Марселины заступился за девочку, сгорающую от стыда, и наказание было снято. Вскоре этот же учитель посоветовал Марселине перейти в третий класс, и оставшиеся годы в начальной школе они с Эрнестом учились порознь. Однако в седьмом классе Марселину забрали из школы, и она пропустила целый год, поэтому в старшие классы она пошла с Эрнестом и закончила школу вместе с ним. Причины, которые Эд и Грейс привели девочке в объяснение своего поступка, одновременно были и разумными, и непонятными: ей сказали, что они хотят, чтобы она в первую очередь сосредоточилась на уроках музыки и гимнастического танца, а во‑вторых, они придерживались «передовых» теорий (как скажет позднее Марселина) о воспитании детей, «и одна из этих теорий [5] Других девочек Хемингуэев тоже не пустили в школу в тот год, хотя все мальчики прилежно посещали учебное заведение. Марк Спилка в книге «Спор Хемингуэя с андрогинностью» утверждает, что эта практика основывалась на представлении менархе у девушек. заключалась в том, что девочка не должна оставаться в школе и подчиняться напряженному распорядку в сложный период созревания подростка». В результате Марселина и Эрнест на протяжении пяти трудных лет отрочества учились в одном классе – с предсказуемым чувством стыда перед окружающими и конфликтами. Они были любимыми детьми Грейс: Марселина – потому что была первым ребенком, а Эрнест – потому, что был первым из сыновей, и соперничество между ними было неизбежным. Особенно унизительной была настойчивость Грейс, заставившей Эрнеста сопровождать Марселину на первые школьные танцы.

Отношения Марселины и Эрнеста на протяжении многих лет оставались, понятно, напряженными. Они были очень близки маленькими детьми, в подростковом возрасте и в юности. Похоже, что личность Марселины претерпела значительные изменения, когда девушка достигла зрелости и вышла замуж. По-видимому, она переняла худшие качества своей матери и в конечном счете стала постоянной участницей клубов и поверхностно увлекалась искусствами. (Кажется, даже мать ее невзлюбила.) Эрнест будет испытывать сильную ненависть к старшей сестре, особенно после крупной ссоры, случившейся после смерти их отца, и позднейших разногласий по поводу судьбы «Уиндмира». Отношения с сестрой затронули струны в его душе, и его реакция была очень бурной – он предполагал, насколько игры в «двойников» в детстве осложнили его развитие.

И все же многими своими лучшими качествами Эрнест был обязан матери: самая младшая из девочек, Кэрол, считала, что Грейс «оказала очень большое и благотворное влияние на него в ранние годы». (Кэрол заметила насчет брата: «Он больше всех похож на нее».) Первые девять лет после свадьбы Грейс и Эд со своим растущим выводком жили в просторном доме Эрнеста Холла под № 439 на Норт-Оак-Парк-авеню, напротив дома Ансона и Аделаиды Хемингуэй. Если оставить в стороне обязательную утреннюю молитву, которую вся семья проводила на коленях, то Эрнест Холл был добродушно-веселым и любящим человеком. Его шурин, Бенджамин Тайли Хэнкок, которого все звали дядя Тайли, тоже жил в этом доме (когда не был в дороге, торгуя кроватями Миллера-Холла) и завоевал любовь молодой семьи. Марселина, Эрнест, Урсула и Санни появились на свет в передней спальне дома. Эрнест Холл проявлял необыкновенную заботу о своей семье, особенно в письмах с западного побережья, куда он ездил каждую зиму, в том числе и для того, чтобы повидаться с другим своим сыном, Лестером, обосновавшимся там после недолгого и загадочно рокового пребывания в разгар Золотой лихорадки на Аляске. Холл почти ежедневно высказывался об активности акций или облигаций, которые находились либо в его руках, либо в руках его дочери, и постоянно убеждал доктора (к которому он обращался «дорогой мальчик» и называл «благословенным доктором») не работать столь упорно и частенько замечал, с помощью несколько любопытной фигуры речи, как он надеется, что дети «будут копить запасы счастливых, солнечных воспоминаний». Эрнест Холл и его дочь завели обычай добавлять к каждому письму «букетики», или объятия, которые символизировали несколько кругов в конце письма; точка в круге означала объятие и поцелуй. «Надеюсь, все здравствуют, а Доктор толстеет и нахально ведет себя с детьми, которые растут как сорняки», – писал он летом 1901 года во время поездки в Англию.