Николаус Белов - Я был адъютантом Гитлера

Через два дня, проведенных в холодном бараке, начались допросы. Их вел спокойный, очень деловой и симпатичный человек. После установления личности англичане начали проявлять интерес только к последним неделям в Имперской канцелярии. Поскольку мне не приходилось скрывать никаких тайн, я отвечал на вопросы вполне откровенно и без принуждения. Постепенно стало ясно: англичане полагали, что Гитлер дал секретные указания насчет продолжения борьбы после его смерти. Я с чистой совестью отрицал это, ибо подобных приказов не было. Казалось, мне поверили. После трех-четырех допросов меня оставили в покое. Было довольно скучно, так как читать было почти нечего. Некоторое время со мной вместе сидел журналист Ганс-Георг фон Штудниц. Он развлекал нас всякими историями и анекдотами. Сколько-то дней в нашем барачном помещении находились и шесть молодых евреев из Восточной Европы; разговоры с ними были желанной сменой впечатлений.

8 февраля меня перевели в следственный лагерь Бад-Ненндорф. Еще в Изерлоне об этом лагере ходили дикие слухи, которым не хотелось верить, но действительность превзошла все ожидания. Снова знакомые уже по Изерлону грубые выкрики и брань охранников при поступлении в лагерь, снова личный обыск и лишение собственной одежды, взамен которой выдали какие-то ошметки. Меня засунули в (правда, обогреваемое днем) изолированное помещение, в котором стояли только койка, стол и стул. Передвигаться следовало бегом под постоянные окрики охраны. Питание было недостаточное и плохое. Бад-Ненндорф, где мне пришлось просидеть почти три месяца, явился наивысшей точкой всего моего плена. По ночам я слышал вопли заключенных. Мое предположение, что их истязают, было недалеко от истины.

Через несколько дней, когда я немного «обжился», меня вызвали на допрос. Пришлось бежать рысцой. Следователи заставляли меня часами стоять. Они опять принялись за уже подробно изученную в Изерлоне тему – предполагаемые секретные распоряжения Гитлера, – только с той разницей, что теперь мне не верили. Когда же я, придерживаясь истины, в здравом уме и со знанием дела, существование таких приказов отрицал, тон допроса становился еще более резким, а обращение со мной – еще хуже. Мне уменьшили и без того жалкую пайку, убрали из моей камеры всю убогую мебель, а на ночь бросали одеяло, завернувшись в которое, я спал на голом полу. Но и этот «ночной покой» длился всего четыре часа. Утром в 4.00 часовой одеяло отбирал. Так продолжалось примерно с неделю, в течение которой меня не допрашивали. Потом опять отвели на допрос, и я повторил свои показания. Один из допрашивавших, различными способами пытавшийся вытянуть из меня нужные показания, был, как оказалось, английский историк Тревор-Ропер.

Последствием моего упорного «отрицания» явилось продолжение попыток сломать меня. Все это показалось мне настолько глупым, что я решил, просто дабы улучшить свое положение, начать плести англичанам всякие небылицы. Когда я выразил готовность говорить «всю правду», меня сразу же отвели к начальнику следственного центра, который вместе с двумя другими офицерами был в полной военной форме – при парадном ремне и в фуражке (эта официальность показалась мне даже комичной), видимо, чтобы тем самым подчеркнуть всю важность как своего задания, так и моих ожидаемых показаний. Я преподнес им – хотя и не слишком грубо утрированную – смесь вымысла и правды. Последние дни в бункере я описал такими, какими я их пережил. В качестве первого успеха я смог констатировать возвращение в мою камеру прежней «мебели». Мне дали бумагу и ручку, и я письменно изложил свои показания в семи пунктах. С тех пор меня оставили в покое, но сначала я все еще находился в одиночном заключении. Впоследствии мне доставило немалое удовольствие прочесть в книге Тревор-Ропера «The Last Days of Hitler{303} (1947) болтовню о якобы данном мне Гитлером задании передать Кейтелю его секретное послание.

Одиночное заключение в Ненндорфе действовало на меня угнетающее, и я попытался найти какой-нибудь способ отвлечься. Скука моя исчезла, когда я нашел огрызок карандаша и стал на туалетной бумаге сочинять сказку для моих детей – историю мальчика, отправившегося в кругосветное путешествие. Через некоторое время меня перевели в помещение на цокольном этаже. Камеры здесь не запирались, и днем мы могли передвигаться свободно. Среди примерно 40 размещавшихся в дюжине камер лиц я нашел интересных собеседников и встретил некоторых знакомых. Вспоминаю двух членов правления концерна «Герман-Герингверке», нескольких дипломатов, а также офицеров ОКВ. Тут я встретил также журналиста Гейнца Лоренца из Имперской канцелярии, Фрейтага фон Лорингховена из штаба генерала Кребса. Пробыл я здесь до 11 июля.