Гельмут Вельц - Солдаты, которых предали

Один из интендантов уходит в соседнее помещение и возвращается с двумя пачками сигарет, которые дает Глоку и Ленцу. Достается всем и по рюмке шнапса. Мы довольны. Шинели скинуты, койки распределены. Мы ложимся и курим вдоволь, пока три прежних обитателя комнаты упаковывают свои вещи и готовятся отчалить. Они хотят удрать, нам это ясно из их приглушенных слов, которыми они обмениваются, когда обсуждают между собой план. Вот они положили на стол карту и чертят на ней подробный маршрут бегства.

– Вот здесь, мимо этого пункта, мы должны обязательно пройти, я знаю там один незаметный блиндаж, где мы сможем переждать пару дней. Лес на дрова совсем близко. А вот здесь, в этом Боль… Боль… – черт, как называется это место? Никак не выговорю! Здесь я знаю одну избушку, она наверняка пуста. Кур и гусей там не счесть. А если повезет, то и свинью раздобудем. Сможем пополнить свои запасы. Ну, что скажешь, Вильгельм?

Вильгельм отвечает, что предложение хорошее. Третий присоединяется. Дневные переходы намечены вплоть до самого Миллерово. Надевают рюкзаки, набитые так, что чуть не лопаются, брезент плотно обтягивает бутылки. Застегнута последняя кнопка на белых маскхалатах, надеты меховые шапки, в руках лыжи с бамбуковыми палками.

– До свидания, господин майор, пожелайте нам счастливого пути, нам это поможет! Захлопывается дверь, мы одни. Глок отправляется в соседнюю комнату. Тони – за ним. У обоих хороший нюх. Повсюду, куда бы мы ни пришли, они всегда что-нибудь найдут. Особенно Глок, уж он-то превеликий мастер по части обеспечения и доставания, он большой организатор малых вещей. Когда не стало бензина и все машины дивизии оказались на приколе, баки наших батальонных машин наполнились из каких-то неведомых резервов. Когда вышла из строя почти половина машин и очередь их росла у ремонтных рот, у него сразу находился нужный винтик, которого как раз не хватало. Он или сразу лез в ящик и через минуту держал его в руке, или доставал на следующий день. Откуда он брал эти драгоценности, которые иногда нельзя было раздобыть ни за какие деньги, не знаю. По наряду ли, выторговывал, выменивал или находил – это меня не интересовало. Нужная деталь есть, и моторы работают – это для меня самое важное. Он всегда чувствовал, чего требует момент, и обеспечивал все нужное.

– Я так и знал! Господин майор, прошу, пойдите сюда! Стоит посмотреть.

Да, действительно стоит! Здесь полно драгоценностей, давно ушедших в прошлое. Из двух полуоткрытых мешков поблескивают банки с мясными и овощными консервами. Из третьего вылезают пачки бельгийского шоколада по 50 и 100 граммов, голландские плитки в синей обертке и круглые коробочки с надписью «Шокакола». Еще два мешка набиты сигаретами: «Аттика», «Нил», английские марки, самые лучшие сорта. Рядом лежат мучные лепешки, сложенные в точности по инструкции – прямо по-прусски выстроены столбиками в ряд, которым можно было бы накормить досыта добрую сотню человек. А в самом дальнем углу целая батарея бутылок, светлых и темных, пузатых и плоских, и все полны коньяком, бенедиктином, яичным ликером – на любой вкус.

Этот продовольственный склад, напоминающий гастрономический магазин, говорит сам за себя. Командование армии издает приказы о том, что войска должны экономить во всем, в чем только можно, в боеприпасах, бензине и прежде всего в продовольствии. Приказ устанавливает массу различных категорий питания – для солдат в окопах, для командиров батальонов, для штабов полков и для тех, кто «далеко позади». За нарушение этих норм и неподчинение приказам грозят военным судом и расстрелом. И не только грозят! Полевая жандармерия без лишних слов ставит к стенке людей, вся вина которых только в том, что они, поддавшись инстинкту самосохранения, бросились поднимать упавшую с машины буханку хлеба. А здесь, в штабе армии, который, вне всякого сомнения, по категории питания относится к тем, кто «далеко позади», и от которого все ожидают, что сам-то он строжайшим образом выполняет свои приказы, именно здесь целыми штабелями лежит то, что для фронта давно уже стало одним воспоминанием и что подбрасывается как подачка в виде жалких граммов тем самым людям, которые ежечасно кладут свои головы.

Снабженцы – эти господа, которым и делать-то больше нечего, как только отвечать в телефонную трубку: «Весьма сожалею, но у нас больше ничего нет! " – даже и не думают изменять свой образ жизни, ограничивать себя в чем-нибудь. Здесь объедаются, напиваются и курят вдосталь, словно нет никакого котла и человеческих смертей. Здесь никого не посылают в окопы прямо от богато накрытого стола, здесь не гремят винтовочные залпы. Вероятно, и полевая жандармерия тоже прикладывается к этим запасам – не знаю, только все они одного поля ягода, рука руку моет. Убежден, что проверки здесь очень редки, что и в других отделах штаба все шло да и идет так же. Полный состав штаба за накрытым к завтраку столом – и редеющие с каждым днем ряды солдат, зубы которых с остервенением вонзаются в конину, – таковы контрасты, такова пропасть, которая становится все шире и непреодолимее. Высший штаб – и передовая. Нормальный сон в теплой постели – и минутное забытье в снежной яме. Спиртное – и растопленный снег вместо воды. Длинные брюки с отглаженной складкой – и окровавленные отрепья с ног до головы. Тридцать градусов жары – и тридцать градусов холода. Санаторий – и цех № 4. Жизнь – и смерть.