Петр Лещенко - Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

Настал день, когда я почувствовал, что в Риге мне не хватает простора. Я долго не говорил этого Зиночке, поскольку боялся, что она не захочет покидать Ригу, но все же решился и сказал, что подумываю о переезде в Бухарест, а также о том, чтобы наконец-то перевезти туда моих родственников. Зиночкиной матери я тоже предложил ехать с нами. К моему огромному удивлению, уговаривать мне никого не пришлось. Зиночка с матерью сразу же согласились на переезд. «Я понимаю, что Бухарест может дать артистам гораздо больше, чем Рига, — сказала моя теща. — Не можешь же ты всю жизнь петь в кафе».

За время моей работы в «А.Т.» кафе перешло из одних рук в другие. Новый владелец не спешил заключать со мной новый контракт на осень 1932-го — весну 1933 года. Обычно с теми, кто уже работает, контракты заключаются загодя, но подошел март, а о контракте не было сказано ни слова. Я расценил это как намек на то, что кафе во мне больше не нуждается, и в душе порадовался тому, как точно мои намерения совпали с житейскими обстоятельствами.

Зиночка сказала мне, что засиделась дома и ждет не дождется, когда сможет вернуться к работе. Оказалось, что, пока я отсутствовал дома, она втайне от меня танцевала и делала гимнастику, чтобы восстановить форму после родов. «Зачем надо было скрываться от меня?» — спросил ее я. Зиночка ответила: «Я боялась, что ты станешь надо мною смеяться». Зиночкина мать охотно нянчила внука и вела все хозяйство. Зиночка могла располагать собой как ей заблагорассудится.

Мы решили, что снова станем танцевать вместе, а кроме того, я буду петь. Большинство танцев предполагало наличие партнера, а брать на эту роль постороннего человека не хотелось ни мне, ни ей. Я также предложил Зиночке петь дуэтом и даже подобрал для этого репертуар, но она наотрез отказалась. Сказала: «Из этой затеи ничего путного не выйдет. Когда мы в прошлом иногда пели дуэтом, ты не был Петром Лещенко».

В мае 1932 года мы с Зиночкой, Икки и тещей уехали в Черновцы и три месяца проработали в «Ольге», чтобы Зиночка смогла бы окончательно обрести форму после столь долгого перерыва в работе. Пана Стефана, гардеробщика, я в «Ольге» уже не застал. Мне сказали, что полгода назад он уехал к родне куда-то под Сучаву [39] Сучава — город в Румынии. . Из Черновцов мы ненадолго заехали в Кишинев, чтобы проведать моих родных, а затем приехали в Бухарест.

Я снял квартиру на улице Смардан и сразу же начал подыскивать подходящее жилье для моих родных. Они наконец-то решились на переезд. Главным образом из-за сестер. Верочке было двенадцать лет, а Катеньке — пятнадцать. Пора было задуматься об их будущем. Обе хотели стать артистками. Мама была согласна, она считала, что каждый человек должен сам выбирать свое поприще, без какого-либо принуждения, иначе счастья не видать. Отчим когда-то произносил слова «артист» и «артистка» кривя губы, но с тех пор, как я начал регулярно помогать им деньгами, его отношение к артистам изменилось в лучшую сторону. Когда же я привез в Кишинев свои пластинки, отчим ставил патефон на подоконник, крутил пластинки при раскрытом окне и рассказывал всей улице, каким знаменитым певцом я стал. Я тогда еще не стал таким, но отчиму неведомо чувство меры. Раньше я выглядел в его рассказах бродягой и шалопаем, хотя никогда таковым не был, а сейчас стал «первым певцом в Европе». Меня эта перемена сильно забавляла. Мама же, принимавшая все за чистую монету, радовалась и говорила мне: «Я всегда знала, что рано или поздно Алексей тебя полюбит». У меня вертелась на языке колкость, которую я постоянно проглатывал, чтобы не расстраивать ее. Хотелось сказать: «Не меня он любит, мама, а мои деньги». Про меня говорили, что я скуп. Зарабатываю, дескать, много, а трачу мало и вообще знаю цену деньгам. Но молва сильно преувеличивала мои заработки, и никто не брал в расчет, что на моем содержании находились не только моя семья, но и мать, сестры и отчим. В Бухаресте у отчима дела пошли не лучшим образом, поскольку свое дело он знал плохо. То, что годилось для провинциального Кишинева, не годилось для столицы, где работали такие корифеи, как Луческу, Хейфиц или Блувштейн. Работать с отчимом постоянно не захотел ни один из зубных врачей, и ему пришлось перебиваться случайными заказами, а это дело ненадежное. Сразу же начались разговоры о том, что переезд в Бухарест был ошибкой, и я был вынужден значительно увеличить размеры своей помощи ради спокойствия матери и сестер. Иначе бы отчим отравил им жизнь своими попреками. Маму корил бы за то, что она согласилась на переезд, а сестер за то, что из-за них он вынужден страдать — ведь переехали ради их будущего.