Елена Якович - Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

Он говорил так, что мы представили, как он идет по родному городу в этом своем изысканном мятом плаще и шляпе от Борсалино (как заметил Рейн, мы таких слов тогда и вовсе не знали), с неизменной сигаретой «Мерит» во рту. Так сильно было желание вернуть его непременно. Увы, этого не случилось. Но если не произошло наяву, то хотя бы на пленке. И мы спросили, скучает ли он хоть иногда по Питеру.

И.Бродский.Чрезвычайно часто. «Хоть иногда…» Я думаю, что на сегодняшний день город, видимо, изменился. Вы знаете, я тут смотрел несколько раз, так случалось, что кто-то мне показывал фотографии, и что меня более всего начало огорчать – что я увидел другие трамваи. «Американка» больше не ходит. Они уже все сняты, да? То есть это уже другие трамваи, другие троллейбусы, другие автобусы. Ну как к этому можно отнестись? Можно все это принять. И приспособить свое сознание к этому. Но когда я думаю о родном городе, я все-таки вижу старые трамваи, а не новые трамваи. Это не символ воспоминаний, это квинтэссенция принципа перемен. Потому что от всех этих вещей твое сознание чрезвычайно зависит, они очень на него влияют. Когда по улице ходит все время, как средство передвижения, нечто, грубо говоря, бордово-желтое, преимущественно бордовое, нечто массивное и не очень по стандартам конца двадцатого века функциональное – это, в общем, каким-то образом тебя формирует. Ну, вы знаете, мы же все, особенно люди нашей профессии, – мы все продукты литературы. И как продукты литературы, продукты изящной словесности, мы, я думаю, больше зависим от прошлого, чем от настоящего и тем более от будущего. Среди нас довольно мало, скажем, научных фантастов, да? И я думаю, что сознание наше, например Евгения Борисовича и мое, оно в сильной степени, как бы сказать, загипнотизировано тем, в чем мы выросли, и тем, что мы прочли. И когда мы слышим «Заблудившийся трамвай» Гумилева, то есть то, что является, ну не знаю, золотом русской литературы, примерно вот эти произведения, мы, разумеется, представляем себе не новые, выпущенные не знаю каким заводом или купленные где, – мы представляем вот эти самые «американки», эти трамваи, которые ходили в начале двадцатого века, в тридцатых годах и так далее, и так далее. «Колбаса» и все прочие дела. Почему я говорю про трамвай – потому что этого уже нет. И поэтому это уже другой мир. Более того, отвечая на ваш вопрос «Скучаете ли вы по родному городу?», я предполагаю следующий вопрос и так далее, и так далее… Дело в том, что это уже другая страна, это уже другой город. И не только потому, что там другие трамваи, но это просто уже другие молодые люди, это люди вашего поколения, которые обладают экзистенциальной силой и контролируют реальность. Это может нравиться, не нравиться… Если ты живешь в этом, то ты бессознательно к этому приспосабливаешься. Если ты не живешь в этом, это для тебя, в общем, колоссальная перемена. Я не знаю этих людей. Я не очень хочу их знать, по правде сказать. Мне не очень интересно настоящее и не очень интересно будущее. Мне дорого то, что я любил, люблю и, видимо, с чем я в землю лягу. Да? Другим я уже не стану. Мне не хочется, в общем, особенно модифицировать свои ощущения. Но я не возвращаюсь в возлюбленное отечество отнюдь не поэтому. Это все равно как, вы знаете, до известной степени вернуться к первой жене. Ну, конечно, это, с одной стороны, интересно. С другой стороны, в общем, особенного смысла не представляет. Вот что ты ее любил и чем ты стал в результате этой любви, куда важнее, чем то, во что она превратилась.

И, говоря о родном городе, я сбиваюсь, перехожу с одного названия на другое – это либо Питер, либо Ленинград для меня. И это Петербург конечно же. Все это началось раньше, чем пришло в голову вашему поколению или, скажем, властям предержащим. Я не помню, мне было двадцать лет или двадцать один, но я своими собственными руками сотворил не такое уж замечательное художественное произведение, написал поэму, которая называлась «Петербургский роман». И почему это произошло? Это произошло не потому, что, скажем, у меня была как бы ностальгия по… и так далее, и так далее. Но потому, что все это вышло из Мандельштама, из стихов «Над желтизной правительственных зданий»…

И вот вам эта формула. Ее никогда не изменишь.

И мне все говорят, в какой упадок город приходит, но я думаю, что в большем упадке, чем в 1947 году, он не может быть.