Леон Дегрель - Любимец Гитлера [Русская кампания глазами генерала СС]

Ночь была длинной.

Было, может быть, полчетвертого утра. Никто не услышал ни одной хрустнувшей ветки. Тем не менее, скользя на своих легких сандалиях из свиной кожи, сотни большевиков подошли близко к кукурузным полям. Ужасный вопль вырвал нас из полусна: «Ура! Победа!» — кричали два советских батальона, бросаясь на наши посты.

Сотни лающих врагов бежали по кукурузе, добираясь до хат. Ужасная свалка, которую полосами освещали автоматные очереди, бросила друг на друга нападавших и наших солдат. Даже в конюшнях сражались автоматами. Сраженные лошади падали на своих окровавленных проводников.

Ах, какой ужасный час! Когда же молочная заря встанет и поможет разобраться в этой свалке? Не накроет ли нас волна до этого?

Не переставая стрелять, мы следили за этими проклятыми гребнями. Наконец они осветились, бросив бледные отсветы в долину. Враги были повсюду. Но ни один важный пункт не был занят. Даже на границе леса наши посты яростно сопротивлялись.

Силы красных пытались окружить немецкие части. Углубившиеся в кавказские леса, они состояли из ударных батальонов, сформированных из фанатичных большевиков, откатившихся от Донбасса на Кавказ и усиленных сотнями головорезов, уголовников и штрафников. За ними шла волна полудиких людей, собранных советскими властями в Азербайджане и Киргизии. Два этих батальона, атаковавшие в конце ночи, должны были размолотить нас. Но им удалось всего лишь отвоевать несколько хат. Оттуда им нужно было карабкаться метров пятьдесят, если они хотели взять горный карниз, на котором мы были. Наши пулеметы сметали каждую их атаку.

Третий советский батальон к полудню закрепился на другом склоне на востоке в дубравах, полностью доминировавших над деревней и нашими позициями. У этого батальона было очень своеобразное вооружение: только минометы! Минометы размером не больше женского зонтика. Но эти минометы были настоящей катастрофой для тех, кто был отдан на их милость.

В понедельник в течение всего дня русские атаковали нас много раз. Мы с большим трудом сопротивлялись им. Десятки наших солдат оставили нас, их отвезли в медсанчасть. Мы были окружены трупами наших товарищей, изуродованными ужасными разрывными пулями Советов, сносившими полголовы или полностью ее разрывавшими.

Мы были почти полностью окружены. У нас не оставалось больше ничего, кроме правления, амбаров колхоза и одного прохода, по которому мы могли в короткие моменты затишья отослать в тыл раненых.

Красные овладели нижней частью деревни. Они занимали все леса, выходившие к нам с юга, востока и запада.

Чтобы окончательно смять нас, им оставалось лишь занять колхоз и проход с севера. В пять вечера они многими сотнями бросились на колхозные постройки в сорока метрах от нашего карниза.

Мы как обезумевшие опустошали магазины наших автоматов. Но мы не смогли помешать русским, как смерч влетавшим в здание колхоза. Наступал вечер. Если бы колхоз заняли русские, то ночью штрафники и орды киргизов завершили бы окружение.

Любой ценой надо было выбить их до наступления темноты.

Мы подтащили две пушки «Пак» к самому краю карниза и, несмотря на град пуль и мин русских, открыли почти вертикальную, отвесную стрельбу прямо по крышам колхоза. Десять, двадцать, пятьдесят снарядов улетели, снеся кровлю, вздымая огромные столбы пыли и огня.

Красные убегали, бросаясь в кукурузу, к лесу. Колхоз снова был в наших руках. Наши люди вновь устроились там среди несуразной груды трупов большевиков, изуродованных коней и рухнувших стропил.

Наше сражение за Джержаков длилось сто двадцать шесть часов, сто двадцать шесть часов, в течение которых почти не прекращались рукопашные бои, прерываемые лишь на несколько часов, когда ночь подвешивала над горами необычно оранжевую луну. Ее рыжий свет оживлял небо феерической жизнью. Облака были исполнены грацией цветов и мягкостью радостных занавесей.

Этот свет плавал между вершин и едва доходил до нашего откоса, скрытого в глубине долины. Мы использовали это короткое затишье, чтобы вырыть могилы в меловом, белом как известь, грунте. Мы положили туда окоченевшие тела десятков наших товарищей, скрестив им руки, как на надгробных памятниках в старых соборах.

У нас сжималось сердце, когда мы лопатами бросали землю, которая накрывала сначала ноги, затем грудь, затем исчезало лицо. Мы работали быстро. Ведь каждый из этих убитых был чей-то брат, чей-то старый спутник, товарищ по страданию, славе и вере.