Наби Даули - Между жизнью и смертью

Я быстро устал. Положил лом, сел на камень и стал смотреть вокруг. Впереди высилась скала, на склонах которой плавно покачивались стройные темные сосны. Своими острыми верхушками они почти вонзались в тучи. А внизу тысячи людей бьют кайлами в камень, и стоит безумолчный металлический перезвон. Вдали группа пленных перекатывает крупные камни. Люди возле глыб напоминают букашек. Еще дальше польские пленные загружают камнем машины. Одна машина отъехала, подъезжает другая. Немецкий солдат кричит на кого-то.

Постой, а где же я видел эти каменистые горы и этих изможденных людей? На какой-то картине, в кино или во сне? Нет. Но где же?

И вдруг я вспомнил! Еще мальчишкой я прочел книжку про египетских фараонов. Сотни тысяч людей томились в рабстве в их времена. Рабы строили дворцы, обрабатывали землю, выращивали плоды. Целые поколения невольников возводили знаменитые египетские пирамиды. Годами таскали люди камни на собственных хребтах. Многие так под камнями и гибли.

Но ведь здесь не Египет, а Германия. И все это происходит не тысячи лет назад, а в двадцатом столетии! Разница в одном: в Египте людей мучили фараоны, а в Германии нас истязают фашисты. Египетские фараоны заставляли рабов строить для себя пирамиды, а капиталисты Германии нашими руками добывают из огня войны чистое золото.

- Ты что это, парень, сам с собой разговариваешь? - оборвал мои мысли работавший рядом пленный.

Я вздрогнул от неожиданности. Встал с места и взялся за лом.

- Вон тот фриц давно за тобой наблюдает. Береги, браток, голову, еще пригодится, - проговорил он, подойдя ко мне и постукивая кайлом по камню.

- Кому они нужны, наши злосчастные головы? - угрюмо отозвался я.

- Родине!

Я поднял голову и посмотрел на соседа. Мне захотелось увидеть его глаза.

Словно угадав мое желание, пленный повернулся ко мне лицом. Он выглядел еще молодо, не старше тридцати лет. Ничто не выделялось на его лице, и вместе с тем оно привлекало своей простотой и какой-то внутренней твердостью.

Оглядев нового знакомого, я решил продолжить оборвавшийся разговор. Не переставая долбить камень, я произнес:

- А нужны ли они будут родине, наши головы-то?

- А почему ты так думаешь?

- Поневоле приходится думать. Что ни говори, а мы все же пленные. На родине нас едва ли добрым словом поминают... Знают ли там, как из нас здесь жилы вытягивают?

- Знают. Родина знает, народ знает. Ведь мы военнопленные, а не преступники...

- Не преступники, это верно, - вмешался в наш разговор другой сосед. - Но и не герои. Сам посуди, что ты сейчас делаешь? Камень добываешь. Кому? Врагу. Ну, кто же ты теперь после этого? Говори!

- Спрашиваешь ты верно, только поздновато спохватился... Кто я теперь? А я тебе говорю: я советский человек, русский. И судьбу свою я могу вручить только Родине. Сочтет она меня за преступника - пускай расстреливает, вешает. Но только своей рукой...

Пленный разгорячился, и голос его взволнованно зазвенел. Он так увлекся, что вздрогнул от неожиданности, когда под ударом его кайла откололся большой кусок камня и покатился вниз, шурша и подпрыгивая.

- Берегись! - только успел он крикнуть. Потом сказал, опершись о кайло: - Пускай делают со мной, что хотят, а я, жив буду, - первый на родину поеду.

- А если в Сибирь сошлют?

- Нет, меня не сошлют. Я солдат меченый... - Он задрал штанину, показал обнаженную голень и сказал: - Вот гляди, что это?

Я увидел большой шрам и понял, что мой новый знакомый хром.

- Это фронтовая отметинка, - сказал он. - А это... - Он бросил кайло и, откинув полу пиджака, показал спину. - А это фашисты меня отметили. Его спину хаотически густо пересекали розоватые полосы.

- Выживу, обязательно вернусь на родину, - продолжал он. - Вернусь, чтобы на весь мир говорить про фашистские злодеяния. А не поверят - вот эти метки покажу.

Немного помолчав, он взял кайло и с размаху ударил по камню.

- А в Сибирь сошлют - не испугаюсь. Сибирь нам тоже родная земля...

Эти слова привели меня в восхищение. Люди, полчаса назад казавшиеся обессилевшими и потерявшими силу духа, теперь вдруг предстали готовыми к борьбе и новым испытаниям.

Я понимал пленного, который с тревогой говорил про Сибирь. Его, как и всех остальных, гнетет позор неволи. Он работает на фашистов и считает это преступлением. В плену это было с каждым из нас. Работа на врага унижала, а ведь нам еще предстояло держать ответ перед Родиной. Бывало, задумаешься обо всем этом, и становится так горько, что и жить не хочется.