Наби Даули - Между жизнью и смертью

Эти тысячи людей были обречены, казалось, на медленное умирание. Но человек не так-то легко поддается смерти. Он борется с ней до последнего вздоха. Тягались с нею и мы как только могли. Об этом можно было бы долго рассказывать.

У меня износились сапоги. Нужно было что-то придумать. Я раздобыл две дощечки и приколотил к каждой по две деревянных чурки. Потом приладил их к подошвам сапог и накрепко привязал. Ступать на них, конечно, было трудно, зато ноги не промокали. Такой "универсальной" обувью пользовались многие. Шинели у меня не было. Мы с Гришей ходили, укрывшись одной шинелью. Некоторые шутники называли нас обоих вместе "страусом". Но и сами они не меньше походили на эту диковинную птицу.

Про еду говорить много не приходится. Раз в день нам давали полусырое варево из немолотой гречки, да и того доставалось всего по пол-литра на брата. Мы всякий раз доваривали эту баланду - выцеживали гречку, снимали шелуху, толкли и запускали обратно в ту же воду, размешивали и ели не спеша, растягивая удовольствие. Более расторопные успевали развести тайком костер и перекипятить свою долю.

Люди на глазах старели, обрастали. Даже самые молодые походили на высохших старичков.

...Итак, нас выгнали в тот день во двор. Уже близится полдень, а мы еще стоим под открытым небом. Холод пробирает до костей, и мы топчемся на месте, словно вся огромная толпа отдалась какой-то исступленной пляске.

Большая часть пленных столпилась у ворот, обращенных к городу. Немецкий часовой что-то угрожающе кричит, но толпа все ближе и ближе подступает к колючей ограде: по ту сторону ее собрались жители Борисова, главным образом женщины и девушки. В руках у них свертки с едой и одеждой. Немцы бросили к заграждению еще группу солдат. Однако весь лагерь уже повернулся лицом к горожанам. Казалось, вот-вот начнется митинг.

- Сыночки, - крикнула вдруг за оградой какая-то женщина. - Нет ли с вами Валерия Иванова?

- А как его по отчеству?.. - отозвался один из наших.

- Кузьмич, сынок, Кузьмич, - ответила женщина.

Она пробилась вперед, к заграждению. Мы видели ее седые волосы.

Валерия среди нас не оказалось. Не нашлось и таких, кто знал бы его. Старуха, вытирая заплаканные глаза, качала головой.

- Ох, бедные, ох, несчастные мои, - причитала она, всхлипывая.

- Дуся! - раздалось вдруг среди нас.

И молоденькая девушка бросилась с той стороны к забору. Навстречу из толпы пленных пробиралась к ней изможденная фигура.

- Хальт, хальт!* - закричал немецкий солдат и преградил девушке дорогу. Но она не остановилась.

_______________

* "Стой, стой!"

- Петя, братка милый! - крикнула она во весь голос и рванулась к проволоке. Солдат схватил ее за руку и с силой отбросил назад. Девушка упала на землю, но тут же вскочила и, размахнувшись, бросила через ограду сверток. Пленные на лету поймали его. Через мгновенье в лагерь полетели газетные свертки и узлы с одеждой. Петя продолжал протискиваться к колючей ограде.

- Сестрица, Дусенька, - звал он, мечась вдоль заграждения.

- Цурюк, цурюк!* - прокричал часовой, вскидывая винтовку. Обессилевший пленный скользнул тощими руками по проволоке и, словно подломившись, медленно опустился на землю. Толпа горожан колыхнулась к ограде. И тут с вышки раздался выстрел. Люди отпрянули назад. И лишь тогда послышалось запоздалое предупреждение:

- Стреляйт буду!

_______________

* "Назад, назад!"

Но было уже поздно. Дуся, широко раскинув руки, одна неподвижно лежала на улице.

Так оборвалась эта неожиданная встреча.

Немцы поспешно разогнали нас по баракам и заперли под замок.

ГИБЕЛЬ ТИТАНА

В лагерь теперь никого не впускали и не выпускали. Но тем не менее среди нас каждый день ходили новые слухи. Пожалуй, даже на фронте столько не говорилось о ходе войны, сколько у нас по утрам. Слухи порой появлялись самые невероятные, - и иногда подтверждались.

Иной раз я даже задумывался, уж нет ли в лагере людей, которые могут каким-то образом осведомляться о событиях на фронте? Впрочем, для возникновения всех этих слухов была и другая почва. Человек в неволе жаждет духовной пищи. Каждый час своего существования он связывает с надеждами на будущее. Когда нет утешительных вестей, он выдумывает их сам. Его вымысел, переходя из уст в уста, обретает черты живой действительности. Кто-то дополняет его новыми подробностями, другой счищает с нее налет фантазии, и утешительная выдумка со временем превращается в убедительную весть с воли. Чаще всего подобные "вести", "слухи" были в нашу пользу. Если кто-либо говорил: "Солоно, видать, немчуре приходится, слышно, будто отступают", - то никто особенно не допытывался, правда это или нет: каждый был готов поверить.