Стефан Цвейг: Бальзак

Женщина ушла. Я ждал несколько минут. Свеча еле освещала гостиную и висевшие на стенах чудесные картины Порбуса и Гольбейна. Мраморный бюст маячил в полутьме, словно призрак человека, который умирает. По дому распространялся трупный запах. Вошел господин Сюрвилль и подтвердил мне все, что говорила служанка.

Мы прошли коридор, поднялись по лестнице, устланной красным ковром, тесно уставленной статуями, вазами, увешанной по стене картинами, эмалевыми блюдами. Потом был опять коридор, в нем я увидел открытую дверь. Я услыхал громкое, жуткое хрипение. Я вошел в комнату Бальзака. Посреди нее стояла кровать красного дерева с брусьями и ремнями в головах и в ногах – приспособление, чтобы поднимать больного. Голова Бальзака покоилась на груде подушек, к которым прибавили еще и диванные, крытые красным дамасским шелком. Лицо его было лиловое, почти черное, склоненное на правую сторону, небритое. Волосы седые, коротко остриженные. Глаза открытые и неподвижные. Я видел его в профиль, он был похож на Императора. Старушка сиделка и слуга стояли по обеим сторонам постели. Одна свеча горела позади кровати на столе, другая – на комоде у двери. На ночном столике стояла серебряная ваза. Мужчина и женщина молчали в каком-то ужасе и прислушивались к громкому хрипению умирающего. Свеча на столе ярко освещала висевший над камином портрет румяного улыбающегося юноши. От постели исходило невыносимое зловоние. Я поднял одеяло и взял руку Бальзака. Она была потная. Я пожал ее. Он не ответил на пожатие... Сиделка сказала мне: «На рассвете он умрет». Я сошел вниз, унося в памяти это померкнувшее лицо. Проходя через гостиную, я снова увидел бюст, неподвижный, бесстрастный, надменный, озаренный смутным светом, и я невольно сравнил смерть с бессмертием».

Бальзак умер в ночь с 18 на 19 августа 1850 года. Только мать была при нем. Г-жа Бальзак давно заперлась в своих покоях.

21 августа состоялись похороны. Заупокойную мессу отслужили в церкви святого Филиппа Рульского. Похоронная процессия двигалась под дождем. Жена его, очевидно, совсем не знала его самых заветных желаний: надгробный покров несли Виктор Гюго, Александр Дюма, Сент-Бёв и министр Барош.

Кроме Виктора Гюго, никто из этих четверых никогда не был другом Бальзака. Сент-Бёв был даже его заклятым врагом, единственным человеком, которого Бальзак действительно ненавидел. Тело было предано земле на кладбище Пер-Лашез. Бальзак всегда любил это место.

Отсюда его Растиньяк глядел на Париж, отсюда он вызвал Париж на борьбу. Это его последнее жилище, единственное, где он стал недоступен для кредиторов, и здесь он обрел покой.

Надгробную речь произнес Виктор Гюго. Он один обладал достоинством и величием, которые соответствовали этой минуте.

«Человек, сошедший в эту могилу, – один из тех, кого провожает скорбь общества. В наше время иллюзий больше нет. Теперь взоры обращены не к тем, кто правит, а к тем, кто мыслит, вот почему, когда один из мыслящих уходит, содрогается вся страна. Смерть человека талантливого – это всеобщий траур, смерть гениального человека – траур всенародный.

Господа, имя Бальзака сольется с блистательным следом, который наша эпоха оставит в веках...

Смерть его повергла Францию в оцепенение. Несколько месяцев тому назад он вернулся домой. Чувствуя, что умирает, он еще раз хотел увидеть родину, как хочет обнять сын свою мать накануне дальнего странствия...

Жизнь его была коротка, но насыщенна; больше наполнена трудами, чем днями.

Увы! Этот могучий и неутомимый труженик, этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений прожил среди нас жизнь, полную гроз, борьбы, схваток, битв, – жизнь, которой во все времена живут все великие люди. Теперь он вкусил мир. Он выше соперничества и вражды. В один и тот же день он вступает в славу и в могилу. Отныне превыше туч, нависших над нашими головами, он будет сиять в созвездии нашего отечества. Вы все, собравшиеся здесь, разве вы не завидуете ему? Но как ни велика наша скорбь перед лицом такой потери, мы не впадем в уныние. Воспримем ее вместе со всем, что есть в ней жестокого и печального. Быть может, это благо, быть может, в эпохи, подобные нашим, необходимо, чтобы время от времени смерть великого человека вызывала религиозное потрясение в душах, погрязших в сомнении и скепсисе. Провидение знает, что творит, когда оно ставит народ лицом к лицу с величайшей тайной и дает ему поразмыслить о смерти, которая является высшим равенством и в то же время высшей свободой. Только серьезные и торжественно-величавые помыслы должны наполнять души всех, когда высокий ум со славой вступает в другую жизнь, когда тот, кто долго парил над толпой на зримых крыльях гения, внезапно распахивает иные крылья, которые нельзя увидеть, и растворяется в неведомом. Нет, не в неведомом! Я однажды уже сказал об этом при другом печальном событии и не устану повторять никогда: это не мгла – это свет. Это не ничто – это вечность. Это не конец – это начало. Разве это не правда, скажите мне все вы, слушающие меня? Могилы, как эта, являются доказательством бессмертия...»