Христиан Девет - Борьба буров с Англиею (Воспоминания бурского генерала)

Глубокие морщины избороздили высокий лоб... Бывает, что молодые люди врезывают в кору молодых деревьев имена, годы, отдельные слова. Когда деревья стареют, надписи эти все глубже и глубже чернеют в коре. Каждое имя это рассказ, каждый год - история, каждое отдельное слово - песня радости или горя. И глубокие морщины в этом высоком лбу говорили о том же.

Голос его был беззвучен, как у человека, долго говорившего среди бури, проносившейся над его головой. Лишь иногда прорывались грозные звуки, как отдаленные раскаты грома.

- Я пришел, - сказал он просто и спокойно: - попросить тебя передать русскому народу привет и благодарность. Мы так охотно сделали бы это сами{4}. А потом я порасскажу тебе кое-что. Ты поймешь тогда, что я хотел сказать, говоря, что я не писатель{5}.

Я жил счастливым человеком на своей ферму в Гонигспрейте. Шестнадцать сыновей и дочерей составляли мою радость и гордость. Я не был честолюбив и держался в стороне от политической сутолоки. Но я жил в тесной связи со своим народом, любя всей душой свою свободную Оранжевую республику, которая не даром носила имя "Оранской", этого покрова и защиты моих предков гугенотов и гёзов.

Теперь я бедняк. Дом мой сожжен, страна разорена, стада уничтожены. Женя моя с детьми скитались долго-долго, пока ее, наконец, взяли в плен, и не выпускали, потому. что она была моя жена. Смерть скосила многих их милых мне. А моя страна, моя отчизна!.. Я все похоронил, мою любовь, мою гордость, мою будущность. Вот как это произошло.

И он начал рассказ просто, без прикрас, как он говорит и в книге. Но теперь я все понял. Под впечатлением его личности мне все стало ясно.

Он продолжал рассказ. По временам он останавливался, устремлял взор в темноту и проводил рукой по глазам. Мозолистая рука была влажна. Иногда очи его как бы уходили в глазные впадины, и в глубине клокотало что-то. Мне чудились отзвуки далекой грозы. Чело омрачилось как бы от сильной внутренней боли. И крепкое тело дрожало и трепетало, как в лихорадке. Он покрыл лицо руками и умолк. Все было тихо. Молча встал он. Я был один.

И снова я взял рукопись. Другими глазами, однако, читал я ее теперь. Я понял, что эта не книга в обыкновенном смысле слова. Чтобы оценить ее, надо проникнуться личностью самого Девета, уяснить себе его нравственный облик. Надо понять это снисхождение и моральную высоту, с которой оно во враге всегда видит человека, эту чарующую простоту, когда он двумя-тремя словами говорит о факте, который мог бы прославить целую армию. Этот герой набрасывает покров на собственные подвиги, чтобы выдвинуть мужество других. С детскою наивностью удивляется он, как можно вести войну "таким образом". Непоколебимая воля уживается в нем с сердечною теплотой, железная энергия с добровольным подчинением такому человеку, как Штейн. Для того, кто прочтет книгу таким образом вместе с Деветом, он станет палимпсестом, в котором из-под видимых письмен выступят невидимые.

И их то мы и должны читать. Девет поведает нам о глубокой, жгучей боли, вызываемой изменой братьев и малодушием бюргеров, но, с другой стороны, и об этой непоколебимой вере в Бога: "Наша борьба - это борьба веры, и именно поэтому мы не можем прекратить ее; разве не все равно - роем ли мы могилу самим себе или свободе?"

Это книга слез, но и книга грозного обвинения против цивилизации, против извращенного христианства, наряду с которыми мрут 20,000 беззащитных женщин и детей. Прокурором человечества является этот фермер из Гонигспрайта, который возрождает страшное обвинение против всей Европы!.. И в то же время это человек, который еще дождется своего Гомера, своего Бояна, который воспоет на весь мир вещие песни о его подвигах.

Какое влияние будет иметь эта книга? Мне сдается, что мысли, в ней заключающиеся, напоминают древние статуи Будды на острове Ява. В течение столетий они покоятся в земле, и равнодушная толпа проходит по ним. Но вот пытливый исследователь раскапывает их, и снова сияют они яркою красою.

Может быть, и наше мелочное время вскоре затянет мысли света слоем песка и тины. Но и течения, по милости Божией, меняются. У людей, подобных Девету течет в жилах пророческая кровь.

Дух земли говорит в "Фаусте" Гёте:

"Так на станке проходящих веков

Тку я живую одежду богов"

Наступают времена, когда и лаковые полусапожки попирают одежду богов, именуемую справедливостью и любовью, рвут и оскверняют эту одежду. Тогда являются новые пророки и вновь возобновляют старую борьбу, и ткут новую одежду, наименование которой, остается незыблемым: справедливость и любовь!