Андрей Жариков - Полигон смерти

Даже не медику было ясно, что того осмотра, который проводили врачи, и разового анализа крови недостаточно, чтобы установить заболеваемость. Лаборатория могла проверить только кровь. Никакой аппаратуры для специального исследования легких, сердца, почек и других органов ни у нас, ни в местной больнице не было. Для повторных анализов мы не располагали временем. Бедность районной медицины меня поражала. Как, впрочем, удручал и низкий уровень жизни в далеком Абайском районе, куда не было ни шоссейной, ни железной дорог. Самолеты летали только в хорошую погоду. В населенном пункте ни водопровода, ни канализации. Запах из дворов одуряющий.

Приезд врачей и обследование населения были крайне нужны. Если бы через год повторить исследование тех же людей, оно позволило бы провести сравнительный анализ…

Никаких признаков лучевой болезни в тот раз не обнаружилось. А общее медико-санитарное положение в районе, по свидетельству врачей, было крайне тревожным. Много опасных заболеваний, и особенно большой процент — кожных, венерических, легочных. Жители не помнили, чтобы когда-то проводился всеобщий осмотр. По рассказам местных врачей и старожилов, смертность детей всегда была высокая. В районе ни одного родильного дома, ни одного детского врача…

Медицинская проверка населения не прояснила полностью радиационной обстановки, но все же принесла определенную пользу. Многие жители до нашего приезда вообще никогда не показывались врачу и не знали

о своих заболеваниях. Московские медики, сообщая им об этом, выписывали рецепты, давали советы.

Однако толку от выписанного рецепта мало, потому что лекарств в районе не было. Единственная аптека не имела даже противогриппозных средств и витаминов.

Врачи и лаборанты работали с утра до вечера без перерыва на обед. Секретарь райкома просил меня задержаться еще на несколько дней и осмотреть всех жителей района, особенно детей. Благо что людей в районе мало, и все дети были осмотрены. Жалоб на внезапное ухудшение самочувствия за последние дни (после прохождения радиоактивного облака) ни у кого не отмечалось. О каких-то радиоактивных осадках, лучевых болезнях, да и вообще о взрывах атомных бомб простые жители и понятия не имели.

Пока медики занимались своим делом, я побывал в нескольких аулах и на полях. В долинах еще работали комбайны. Погода стояла солнечная. Очень печально было видеть бурты зерна в поле под открытым небом.

Урожай хороший, но сохранить его полностью не могли: не было хранилищ.

Много раз я делал замеры рентгенометром в разных точках поля и в буртах зерна. Проверял комбайны, комбайнеров. В некоторых кучах соломы прибор показывал предельно допустимую норму. Высокий фон был возле комбайнов. Но его могли создавать не только пыль, но и краска, металл, горючее.

Проезжая по долине, поросшей молодым березняком, я углубился в лесок на сотню метров, и стрелка рентгенометра резко поползла вправо. Чем дальше от дороги, тем выше уровень зараженности — что-то близко к одному рентгену, как на некоторых испытательных площадках полигона через несколько суток после взрыва. Я пересек рощицу, поднялся по склону до высоты. Там было чисто. Не иначе как дождем промыло весь склон и вода унесла радиоактивные частички. Могла и буря нагнать пыль с бескрайнего поля.

В горах нашел обгоревшие деревья. На пожарище, как и следовало ожидать, уровень радиации выше нормы. Мне удалось там же подстрелить тетерева. Он оказался чист. А когда свернул в поле, взлетела стая куропаток. Поднимая ее несколько раз, я взял более десяти серых жирных птиц. Разумеется, преследовалась не только охотничья, но и исследовательская цель. Убедился: куропатки вполне пригодны для пищи, нисколько не заражены.

Один день я уделил проверке водоемов, всех колодцев в райцентре. Еще один ушел на проверку овощей, домашних животных, дворов, молочных продуктов. Особенно долго искал самовар с накипью, чтобы отколупнуть твердый осадок для исследования его в полигонной лаборатории.

Сначала трудно было общаться с местными жителями. К районному начальству за переводчиком я не мог обратиться, чтобы не привлечь внимание к своей работе. Потом познакомился с одноногим и немым инвалидом войны. Русский, женился на казашке. На войне был ранен и контужен, потерял дар речи, ему ампутировали ногу. Но он хорошо слышал. Все, что я не мог понять по его жестам, инвалид писал в моем блокноте. Немой переводчик помог мне достать кувшин молока и самоварную накипь. Правда, когда он уговаривал молодую казашку поставить на стол самовар, та поняла так, что офицер пришел в гости, а у нее строгий муж. Переводчик рассмеялся и написал в блокноте: «Она думает, что мы свататься пришли».