Андрей Васильченко - Сексуальный миф Третьего Рейха

Хельга не вылезала из библиотек, знакомясь с немногочисленными исследованиями о программе «Лебенсборн». Последние кусочки головоломки обнаружились в 1994 году, в день ее рождения. Ей позвонил человек, представившийся ее настоящим отцом. Для Хельги это было потрясением. «Я спросила его: „Почему вы звоните мне через 53 года?“ Ему было уже за 80, он был болен раком, и он сказал, что в последнее время все чаще думает о дочери, которая родилась у него в годы войны. На следующий день они встретились. „Он был очень милый, – вспоминает Хельга, – я полюбила его с первого взгляда“. Отец рассказал Хельге о ночи любви, проведенной с ее матерью, о своей военной службе в оккупированном Париже и карьере торговца недвижимостью после войны. „Он стал миллионером“, – рассказывает Хельга. Когда отцу стало хуже, она круглые сутки ухаживала за ним и надеялась унаследовать хотя бы часть его состояния. Но когда отец умер в 1996 году, Хельга получила письмо из адвокатской конторы, оповещающее, что ей не оставлено ничего. Незаконнорожденное дитя „Лебенсборна“ не имело прав на наследство. „Все, что мне перепало, это долги“, – говорит Хельга.

В прошедшие после этого годы хоть какой-то отдушиной для нее были беседы с подругой-психологом, посвященные детским годам Хельги. Она несколько раз посетила то место, где родилась – первый дом «Лебенсборн» в Штайнхеринге. Но и по сей день Хельга Карау никак не может примириться со своим прошлым. В отличие от Норвегии, в Германии нет никаких групп поддержки для выходцев из «Лебенсборна», а у немецкого общества нет желания обсуждать эту проблему. Хельга все еще опасается, что ее могут посчитать нацисткой только потому, что она, по ее собственным словам, «росла рядом с убийцами». Во время беседы с корреспондентом «Ньюсуика» в одной из гостиниц в центре Мюнхена она заметно нервничала, замирая каждый раз, когда слово «Лебенсборн» звучало слишком громко, и настаивала на том, чтобы разговор о ее прошлом велся только в недоступной для посторонних ушей и глаз кабинке. «Мне до сих пор стыдно, что я родом из „Лебенсборна“, – признается она. Этот стыд – горькое наследие, доставшееся от нацистов тем, кто, по их мнению, должен был править миром.

Другой случай мог стать просто хрестоматийным. Она родилась в ноябре 1945 года. Ее отцом был сержант немецкой армии Альфред Хаазе, который находился в Норвегии в числе 400 тысяч солдат вермахта и частей СС и поддерживал интимную связь с девушкой по имени Синни Лингстад из деревушки на севере Норвегии. Как уже говорилось, связи между немецкими военнослужащими и норвежскими женщинами всячески поощрялись германским руководством с целью «очищения». После поражения Германии мать и бабушку этой девочки заклеймили как предательниц. Они были вынуждены эмигрировать в Швецию, где через два года Синни умерла – у нее отказали почки. Спустя почти 30 лет Альфред Хаазе, в то время – вышедший на пенсию кондитер, совершенно случайно узнал, что брюнетка из знаменитого шведского квартета «АББА», Анни-Фрид – его дочь. Они встретились в 1977 году по настоянию основателя группы «АББА» Бенни Андерсона, который тогда являлся мужем Анни-Фрид.

«Она добилась в Швеции поразительного успеха, который никогда бы к ней не пришел, если бы она осталась в Норвегии, где ее считали бы уродиной», – говорит Тор Брандакер, представитель организации «Источник жизни детей войны». Как утверждают члены этой организации, после войны к «немецким детям» относились как к людям второго сорта. Лишь немногим из них удалось получить приличное образование и хорошую работу.

«Большинству из них было трудно завязывать интимные отношения с другими людьми и вообще найти свое место в жизни, – говорит адвокат Ранди Спайдеволд, представляющая интересы „детей войны“. – Это неудивительно, если учесть, что в молодости их называли немецкими идиотами, никчемными выродками, которые не имеют права на жизнь».

По словам британской газеты «Обсервер», после войны норвежские чиновники классифицировали женщин, поддерживавших отношения с немецкими солдатами, и их детей как «людей ограниченных способностей и асоциальных психопатов». Считалось, что «немецкие дети» представляли угрозу норвежскому государству в силу их «нацистских генов». Многие из них, как утверждает «Обсервер», были отправлены в больницы для умалишенных, где над ними издевались, а некоторых насиловали. Другие попали в детские дома, из которых вышли лишь в 60-е годы мало приспособленными к жизни взрослыми людьми. В ходе процесса Ранди Спайдеволд намерена представить документы, подтверждающие, по ее словам, что над «немецкими детьми» и их матерями проводились эксперименты с использованием наркотиков и других химических веществ в интересах норвежской армии, Университета Осло и американского ЦРУ.