Лев Лосев - Иосиф Бродский

Там же. С. 108.

Такого эпизода нет в Евангелиях. Скорее всего, он навеян ахматовским «Requiem'ом», который тоже имеет десятичастную структуру и в котором также, без видимой связи с предыдущими частями, часть десятая, «Распятие», представляет собой две евангельские сцены. В первой из них цитируется обращение Христа к Марии: «Не рыдай мене, мати...» (из девятого ирмоса православной предпасхальной литургии).

О «Натюрморте» см. также Loseff 1989 и примечания к стихотворению в данной книге.

Детальную дискуссию, соотносящую мотивы поэзии Бродского с различными философскими учениями, см. в Келебай 2000, Ранчин 2001, Плеханова 2001, а также Лакербай 2000.

Интервью 2000. С. 650.

См. об этом Ранчин 2001. С. 132.

Там же. С. 133.

СИБ-2. Т. 7. С. 115.

Об экзистенциализме Бродского см. в: Келебай 2000. С. 106–218; Ранчин 2001. С. 146–174; Плеханова 2001. Когда Бродский говорил, что в формировании его взгляда на мир французские экзистенциалисты не сыграли никакой роли, и тут же добавлял, что Шестов помог ему артикулировать собственные идеи (Интервью 2000. С. 204–205), он, скорее всего, просто хотел сказать, что не штудировал Сартра. Вся система взглядов Шестова близка французскому экзистенциализму и, вероятно, в какой-то мере повлияла на Камю и др.

Интервью 2000. С. 506.

СИБ-2. Т. 2. С. 101. «Начала и концы» – намек на книгу Льва Шестова «Начала и концы» (1908). Ср. сходное использование названия другой книги Шестова «Апофеоз беспочвенности» в «Посвящается Ялте» (КПЭ).

Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. СПб.: Шиповник, 1911. С. 68.

Не принимал он и структуралистского культурного детерминизма в приложении к этике и, тем более, постмодернистского релятивизма.

Сказано Бродским о вдове другого великого поэта – Н. Я. Мандельштам (СИБ-2. Т. 5. С. 114).

Шутка рискованная, но ее иногда неправильно понимают в чисто агрессивном плане. На самом деле она связана с повторяющимся у Бродского мотивом об «архитектурной» роли разрушения военных времен; ср. «У Корбюзье то общее с Люфтваффе, / что оба потрудились от души / над переменой облика Европы» («Роттердамский дневник», У).

Письмо мне (открытка с видом венского Грабена), написанное в самолете из Вены в Лондон.

СИБ-2. Т. 5. С. 266. Бродский описывает фотографию Одена, снятую известным фотографом Ролли Маккенна в Нью-Йорке в 1952 г. Оден стоит на пожарной лестнице возле своей тогдашней квартиры на 7-й авеню.

Там же. С. 269. Надо подчеркнуть, что за шутливым тоном письма скрывается искреннее восхищение творческой дисциплиной старого поэта.

В английской культурной традиции, по крайней мере со времен Даниэля Дефо, концепция писательства всегда была шире, чем в русской. Предполагалось, что писатель умеет делать любую литературную работу, а не только сочинять художественную прозу. Среди русских писателей первого ряда в прошлом таков был, пожалуй, только Н. С. Лесков.

Из письма мне от 2 августа 1972 г.

См.: Davenport-Hines R. Auden. New York: Pantheon, 1995. P. 325–341.

Osborn C. W. H. Auden: The Life of a Poet. New York – London: Harcourt Brace Jovanovich, 1979. P. 325. Вероятно, подсознательно Бродский позаимствовал это сравнение в своем мемуарном очерке об Одене (1984): «В течение этих недель в Австрии он занимался моими делами с усердием хорошей наседки» (СИБ-2. Т. 5. С. 271).

В жизни Одена, помимо любви к русской классической литературе, был и некий личный «русский сектор» – он дружил с композиторами Стравинским и Николаем Набоковым (двоюродным братом писателя), с Исайей Берлином и в последние годы жизни с Василием Яновским, нью-йоркским врачом, а также талантливым писателем и мемуаристом. По просьбе другого своего русского знакомого, поэта и критика Юрия Иваска, он написал статью-рецензию на вышедший по-английски том эссе Константина Леонтьева. В то же время близко знавший Одена Исайя Берлин говорит: «Оден, конечно, понимал, что [Бродский] хороший поэт, который его очень уважает, но Оден не интересовался русской поэзией, Россией. Совсем нет. И Францией нет. Только Германией. У него была Италия до известной степени, но главным образом Германия. „Да, да я знаю, что я немец, – говорил мне он. – I ani a Kraut. Ничего не поделаешь, я таков, я немец“» (Труды и дни. С. 103).