Николай Кузьмин - Круг царя Соломона

Тетрадку эту он завел недавно в подражание жениху своей сестры Люлю – барону Рамму, от которого он перенял также дурацкую манеру заканчивать речь небрежно роняемым в пространство вопросом: «А? Что?»

По поводу тетрадки с анекдотами я спросил:

– Зачем вы записываете такую чепуху?

Он поглядел на меня снисходительно:

– Еще как пригодится – в полку, например! Барон говорит, что благодаря такой вот тетрадке он повсюду – душа общества. Вот этот анекдот, например, разве не прелесть? Его можно рассказать даже дамам.

И он стал вычитывать из тетрадки анекдот, как в институт благородных девиц приехал титулованный попечитель и как институтки поднесли ему букет цветов при пении специально разученной на этот случай кантаты:

И принялся хохотать до икоты.

Однажды, спустившись после урока из мезонина, мы остановились у накрытого для обеда стола.

– Составьте мне компанию, оставайтесь обедать. Наши все уехали, одному мне будет скучно. А? Что?

Из любопытства я остался. Обед, который подавал нам старый молчаливый лакей, был, к моему удивлению, очень плох. Жидкий суп, битки и раки – все это невкусное, вчерашнее, плохо разогретое. Пьер поглощал все блюда с отменным аппетитом.

«Ах ты, пан Трык, штаны из лык: три дня не ел, а в зубах ковыряет. С чего же ты такой толстый?» На сладкое подали чай с мятными пряниками – базарным лакомством, которое можно было купить в любой деревенской мелочной лавочке.

Я вспомнил разговоры в городе о богатстве и скаредности богомольного Ширинкина и сообразил, почему скуден обед и почему мой юный жантильом [9]одет не по росту.

На пасху приехал в отпуск старший брат, корнет, во всем великолепии своего кавалерийского оперения. Пьер был не ниже ростом и даже, пожалуй, дюжее брата, но каким мизерабельным [10]должен был он казаться самому себе в своей куцей тужурке и коротеньких брючках. Райской музыкой звучали для него волнующие названия различных частей кавалерийской формы: ментик, доломан, чикчиры, ташка…

Он мысленно видел себя в форме «вольноопределяющегося», лихим кавалеристом: шинель до пят, шпоры с «малиновым звоном». Тоже, черт возьми, неплохо – «вольноперы» в полку с офицерами на дружеской ноге, столуются вместе в офицерском собрании, допущены к товарищеским выпивкам…

Наступила весна.

Как ни укатана была Пьеру дорожка к диплому, все же ему предстояло новое тяжелое испытание гордости. Экзамены приходилось держать вместе со школьниками – учениками реального училища, среди которых Пьер с его ростом и усами выглядел совершенным Митрофанушкой. Да черт с ними, с мальчишками, можно вытерпеть и насмешливые взгляды, и шуточки, и хихиканье – только бы получить диплом. Никто, впрочем, не сомневался, что экзамены пройдут гладко.

Но вмешался черт и перепутал всю игру.

В реальном училище оставалась вакантной должность инспектора. Незадолго до экзаменов на эту должность из округа прислали учителя математики Дьяченко.

С первых же шагов новый инспектор не поладил с директором, и между ними разгорелся долгий петушиный бой не на живот, а на смерть. В маленьком городе такие отношения не остаются тайной, реляции о стычках директора с инспектором оживленно обсуждались, и все гадали: кто перетянет? Одолеет ли наш старый «статский советник и кавалер», или возьмет верх более молодой, но не менее опытный в интригах его хитрый соперник?

Пьер шел на экзамен по математике с мрачным предчувствием. Я его встретил в коридоре училища. Он сильно трусил. Белые крахмальные манжеты его сорочки были сплошь исписаны математическими формулами. Он поминутно засовывал их под рукава.

– Ну, ни пера ни пуха!

Он махнул рукой. Действительно – положение! Готовил его по математике директор, а экзаменовать будет Дьяченко. Уж он-то не упустит такого счастливого случая подложить своему сопернику свинью.

Мне потом рассказали, что произошло на экзамене.

Дьяченко вызвал к доске Пьера Ширинкина первым и вежливо истерзал его каверзными вопросами по всему курсу. Уже на третьей минуте стало ясно, что Пьер идет ко дну.

Пьер стоял у доски грузный и потный, в костюме не по росту, с тряпкой и мелом в руках. Он глядел тупым телячьим взглядом на своего мучителя, от волнения забыв спрятать язык, который глупо вылез на губу. Инспектор сидел, завинтив свои длинные ноги за ножки венского стула, и ласково улыбался. Молчание длилось.