Николай Кузьмин - Круг царя Соломона

На улице иней, морозно, невысокое зимнее солнце, розовые дымы из печных труб. На базарной площади стоят подряд сани с поднятыми оглоблями. Накрытые дерюжными попонами мохнатые, побелевшие от инея лошади жуют сено. Пахнет щепным товаром, [4]кожей, воблой, горячими калачами, морозцем. На снегу – корчаги, горшки, кувшины, плошки, квашни, кадушки, корыта, лопаты, метлы, оси, колеса, оглобли. На своем рундуке знаменитый на весь уезд пекарь Андрей не успевает отпускать связки своих знаменитых баранок. На прилавке у мясника привычная, но каждый раз вызывающая содрогание картина ада: телячьи и бараньи головы с прикушенным языком и остекленевшими глазами и еще всякое гадкое, на что тошно смотреть.

А вот и пестрый ларь с книжками и лубочными картинками. Здесь я прилипаю надолго. В кармане у меня медяшка, которую я волен истратить на что хочу. У картинной выставки, развешанной на веревочках, всегда толпа народу. Картинки на все вкусы; вот душеспасительные: «Ступени человеческой жизни», «Изображение святой горы Афонской»; есть охотничьи сюжеты: «Охота на тигра», «Охота на медведя», «Охота на кабанов»; есть на нежный девичий вкус: модная песня «Чудный месяц плывет над рекою», красавица с голубком, нарядные детки на ослике со стишками:

Вызывает горячее сочувствие «Отец-бур и его десять сыновей, вооруженные для защиты родины против англичан». Герои пестро разодеты в разноцветные куртки и брюки – красные, синие, желтые; у каждого ружье и лента с патронами через плечо. Тут же изображены президент Трансваальской республики Крюгер с седою бородой воротником и генерал Кронье, «геройски защищавшийся в течение 11 дней с 3000 буров против 40000 англичан».

Но более всего потрясает своим драматизмом картина «Волки зимой», изображающая нападение волчьей стаи на проезжающих. Безымянный поэт описывает ужасы этого события в стихах эпически торжественных. Он начинает мирной картиной зимней природы и заканчивает строфами скорбными, как панихида:

Перечитав все подписи под картинками, перехожу к рассмотрению книжек: «Житие Евстафия Плакиды», «Как солдат спас жизнь Петра Великого», «Два колдуна и ведьма за Днепром», «Разуваевские мужики у московской кумы», песенки, сонники, гадательные листы с кругами царя Соломона. Есть и такие, которые мною уже прочитаны: «Анекдоты о шуте Балакиреве», «Гуак, или Непреоборимая верность».

После долгих колебаний делаю наконец выбор: плачу две копейки и уношу с собой «Путешествие Трифона Коробейникова по святым местам», в котором заманчивые названия глав – «О пупе земли», «О птице Строфокамил» – сулят читателю блаженные минуты диковинных откровений.

Я стал ходить в школу, и мне купили резиновые калоши. Ну и натерпелся я с ними мучений! Калоши тогда были у нас внове. Фасон у них был не теперешний, а высокий, выше щиколотки. А в школе настоящие ребята ходили в сапогах, штаны в заправку, и калош не носили – калоши были признаком барства, изнеженности. Мальчиков в калошах встречали насмешками, гиком, песенкой:

дескать, такому щеголю не пристало ходить пешком, а надо ездить на извозчике.

Во избежание позора я, не доходя до училища, снимал проклятые калоши и прятал в сумку, а в прихожей украдкой совал их за ларь.

После уроков приходилось пережидать всех и уходить последним, чтобы достать калоши из тайника, сложить в сумку, а перед самым домом надеть их на ноги и явиться домой в калошах.

– Где ты их так изнутри загваздал? – удивлялась мать.

Так продолжалось все три года, пока я был в начальной школе. Впрочем, зима у нас морозная, зимой все ходят в валенках. В «градском» училище мои калоши вышли из подполья и зажили нормальной жизнью. Здесь калоше-носителей было большинство. Я вспоминаю, как два ученика заспорили у вешалки из-за калош: чьи – чьи? Дело кончилось дракой. В спор пришлось вмешаться инспектору. Помню, как один из претендентов упорно уверял: «С места не сойти, это моё калоши!»

Это странное «моё» и осталось в памяти. В наших местах иногда говорят «мое» вместо «мои»: «Мое – труды, твое – деньги».