Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда

Мистер Коллетт на ощупь прошёл вдоль четырнадцати коек и пробрался к тумбочке у пятнадцатой. Я заметила, что он снова ходит с трудом, и с тревогой подумала о язвах – после регулярного ухода они стали лучше. А ухаживает ли за ним кто-нибудь? Глядя на царившую вокруг запущенность, я усомнилась. Возможно, он обрабатывает язвы самостоятельно? Я твёрдо решила выяснить это сегодня же.

Он нашёл трубку и с улыбкой погладил её чашечку. Мы вернулись к столу, за которым сидели, а потом вышли на балкон, отсчитывая столы и повороты. Я хотела удостовериться, что он сможет потом найти дорогу. Дверь была большая и тяжёлая, с металлическим засовом, но ему удалось открыть её самому.

Свежий воздух казался дивным, хотя и холодным, а на балконе было хорошо, но сесть здесь было негде. Мне пришлось подержать трубку и спички, пока мистер Коллетт нареза́л табак. Он набил трубку, поджёг её и с удовлетворённым вздохом выпустил клубы густого дыма.

– Роскошно, – пробормотал он. – Настоящая роскошь.

Я заметила, как он стоит, и встревожилась – он переминался с ноги на ногу и шагал взад-вперёд. Всё это мне очень не нравилось – люди с язвами на ногах обычно могут ходить, но стоять на месте им очень больно. Я спросила, как поживают его ноги и кто за ними ухаживает.

– Это я могу делать и сам.

– И как, делаете?

– Иногда, душа моя, время от времени.

– Как часто? Каждый день?

– Не совсем каждый день, но достаточно часто.

– А местные работники меняют вам повязки?

– Они взглянули на них, когда я приехал, но с тех пор, кажется, меня больше не смотрели.

Я была шокирована. Два месяца ему не меняли повязки и не обрабатывали язвы. Всё это было очень плохо.

– Мне бы хотелось взглянуть, – сказала я.

– В другой раз. В другой раз. Я наслаждаюсь свежим воздухом, трубкой, а главное – вашим обществом. Я знаю, что вам уже пора, и не хочу мешать. Посмо́трите мои ноги в другой раз.

Он был прав. Приближалось время вечернего обхода. Медлить было нельзя, и я нежно поцеловала его и оставила с трубкой – и редкой теперь улыбкой на лице.

Что-то подсказывало мне, что мистеру Коллетту осталось недолго. Меня беспокоили его ноги, но я также понимала, что он никогда не приспособится к жизни в Сент-Марке. Сестра Джулианна оказалась права. Унылая обстановка ничуть его не тревожила. Узкая койка в спальне на семьдесят стариков полностью его устраивала.

– Очень удобно, – сказал он как-то. – Тут неплохо. С нами хорошо обращаются.

Если он не жаловался на условия содержания, не следовало протестовать и мне. Проблема была в хроническом одиночестве и в неумении приспосабливаться к переменам.

Дважды я пыталась осмотреть язвы, но он отказывался под разными предлогами, а мне не хотелось настаивать. Когда я пришла в следующий раз, то не застала его за столом. Старик, обыкновенно сидевший напротив, показал мне на дверь спальни:

– Он сегодня не вставал.

Я вошла в комнату и на пятнадцатой койке справа увидела мистера Коллетта. Я долго смотрела на него, стоя в дверях и ругая себя за желание сбежать, – настолько был омерзителен запах. Мне было страшно и хотелось развернуться и уйти.

Мой друг пошевелился и кашлянул, и я пришла в себя, подошла к кровати, поцеловала его и прошептала:

– Это я. Вы в порядке? Обычно вы не залёживаетесь.

Он поцеловал мне руку и пробормотал, что всё будет хорошо.

Я молча села рядом и задумалась, держа его за руку. Если он пролежит так несколько дней без движения, то заработает пневмонию. Говорят, что пневмония – подруга стариков. Тихий и мирный конец. Хотелось верить, что он умрёт так, во сне.

О чём ещё можно мечтать на склоне дней?

И тут мне пришло в голову, что у меня появилась возможность осмотреть язвы. Я попросила разрешения, но он, казалось, был безразличен.

Я убрала одеяла и ощутила запах разлагающейся плоти. Бинты были пропитаны гноем, и я сняла их с огромным трудом – ни щипцов, ни ножниц не было, и мне приходилось орудовать голыми руками. Повязки не меняли уже пару недель, и они прилипли к плоти. Я боялась действовать аккуратно, но он никак не реагировал и не выказывал признаков боли или дискомфорта.

Наконец раны были обнажены. Мне пришлось схватиться за железную спинку кровати и призвать весь свой сестринский опыт и самоконтроль, чтобы не закричать. От лодыжек до колен кожа просто отсутствовала – это была открытая рана, источающая кровь и гной. Дневной свет уже меркнул, а лампочка под потолком еле светила, но мне показалось, что края ран словно обведены чёрным.