Array Array - Фабрика здоровья

- Ой! Ой!

- У него болезнь Бехтерева, - объяснили мне коллеги.

Болезнь Бехтерева - пренеприятная вещь. Хребет костенеет вместе со всеми связками и дисками. На снимке он похож на бамбук. Все это дело, конечно, страшно болит и не лечится.

- Его уже все знают, - объяснения продолжились. - Все разводят руками. Он уже везде лежал. А теперь вызывает на дом. Нарочно качается на своем горбу, как на качалке, вот увидите.

Я, человек подневольный, поехал. Мне открыл старичок. Он сразу начал махать руками и едко жаловаться. Я кивал и не видел возможности его утешить. Дедуля тем временем, сверкая очками, вел дело к торжественной развязке, своему коронному номеру.

- Вот посмотрите, посмотрите! - закричал он.

Подбежал к столу, сорвал с него скатерть, привычно лег на горб и стал качаться, как игрушечная лошадь. В седой щетине застыла улыбка. Остановившиеся глаза уставились в потолок.

Я никак не мог понять, шутит ли он или не шутит.

Он хотел произвести на меня впечатление, разбудить в медицине совесть - а может быть, в Боге, но увлекся и качался уже от души. Он приспособился к жизни, и стало не так уж и больно. Экзистенция трансформировалась в адекватный ее содержанию перформанс.

Кроме шуток - я считаю, что это мужественное и гордое решение, даром что бессознательное. Я вовсе не хочу оскорбить память о старичке, но если бы Квазимодо не истекал слюной по недоступным цыганкам, а покачивался себе на хребте, довольствуясь тем, что есть, то помер бы в мире и даже с кукишем в кармане.

Смотрю я вокруг, не забывая про зеркало, и думаю, что это многим хордовым намек. Всем, если подумать.

Можно порассказать и о себе, как я болел, а то все о других, а доктора тоже люди. Так сказал мой знакомый терапевт, когда его на вызове упрекнули в перегаре.

Дело давнее: лежал я в одном хитроумном отделении, где двери запирают вагонным ключом.

Ну, я не просто так лежал. Я придумал себе одну хитрую болезнь, чтобы кое-куда не ехать. Поэтому, по причине придуманности болезни, меня быстренько выпускали. Я приходил с утра, меня запирали, осматривали и совершали вокруг меня обход, а потом я уходил.

Вокруг меня шлялись всякие личности. Одного я хорошо запомнил, он был без лба. Не знаю, чем это лечат. Там разные шлялись: заячья губа, волчья пасть, конская стопа - полный комплект.

Однажды обход задержался, и меня хотели привлечь к обязательному труду. Я лежал и читал книжку, но санитарка велел мне вставать и отправляться плести сетки. Или клеить коробки.

Я спрятался от нее в сортире и там беспомощно негодовал.

Перед выпиской со мной случилась настоящая травма. Как назло, точнехонько накануне мой знакомый поэт навсегда уезжал за рубеж. Я побывал на отвальной, упал и разбил себе, разумеется, нос, которому всегда достается страдать.

Иногда у меня возникала блажь преобразиться в провинциального Ионыча. Или в спивающегося деревенского доктора Астрова.

Позвали за доктором, он загрузился в кибиточку, поскакал. Кругом непогода, вьюга, гроза. Или, наоборот, сонные сумерки, сенокос удался, коровы мычат, туман ползет, пыль клубится.

Приехал в имение, помыл руки. Поосязал барина, почмокал ртом, назначил пиявок и отвар из лопуха. Тут тебе дородная евдокия выносит на подносе пирог и большую рюмку водки.

- Оставайтесь, доктор, с нами обедать, - предлагают гоголевские хозяева, а дочка у них вся тургеневская и краснеет. Потому что за дверью страдает разночинный учитель музыки с патлами, которому в петрашевцы уже поздно, а в РСДРП еще рано.

И водится там дальняя родственница, вечная приживалка и компаньонка, тоже краснеет, но она уже умудренная жизнью, ее-то нам и надо. Если не в спутницы жизни, то хотя бы в поводы к тоскливому запою от неразделенной любви.

Роса, беседка, сверчки, бесперспективный чеховский диалог.

Правда, Михаил Афанасьевич писал чего-то про мялку, в которую попала нога, и эту ногу пришлось отрезать. И еще про солдатский зуб, который драть. И роды всякие - нет, этому я не обучен. Никакого распределения ответственности по десяти отделениям.

К тому же мои глупые грезы отчасти сбылись. Я лечил не только городское, но и сельское население.

Ходил в областной кардиодиспансер и консультировал там пригородную публику. С нею приходилось тяжко.

Однажды я напоролся на одного деятеля, которого незадолго до того выписал из своей больницы - и нате, он уже здесь. Тот насупился, опасаясь, что я всем расскажу, что он там вытворял и как себя вел, но я не стал портить людям сюрприз, сами увидят. Бог с ним, он городской был.