Он позвонил в Скорую Помощь и пожаловался на то, что его другу нехорошо.
Когда бригада приехала, выяснилось, что друг его умер два месяца назад. Примерно как раз, когда они начали. Лежал на диванчике и медленно разлагался.
Пока не вызвал тревогу неадекватностью контакта.
Ведь они же общались как-то все эти месяцы, беседовали, ссорились, чокались, братались. Ладили как-то, не вызывая друг у друга сомнений.
Вытрезвитель. Мужчина. Лежит на лавочке.
Пригласили Скорую Помощь, потому что братья: на помощь! Степень опьянения не соответствует уровню услуг, то есть - кома.
Мужчина лежит, одетый с иголочки, все новое: костюмчик-троечка, штиблеты, галстук, свежая сорочка. Откинулся недавно как от Хозяина и загулял. Наверное, под песню "Бутылка вина! Не болит голова... А болит у того... кто не пьет ничего..."
Вот он и лечил головную боль, которую ему Хозяин за долгие годы отсидки, конечно же, обеспечил.
- Ну, - говорит доктор ментам, - его в реанимацию надо. Давайте, шмонайте его - нет ли чего в карманах. Денег, документов, золотого колечка от Горлума.
Исправный мент начинает шмон. За пазухой смотрит, в пинжаке. Лезет в брючный карман - и.... горлллум!...горлллум!.... Едва не блюет, уже начинает даже. Вытаскивает из брючного кармана свою дрожащую, как тварь, лапу, а лапа его вся в макаронах каких-то, салате, подливе, блевотине...
И до сих пор по Скорой гуляет загадка: как, каким образом и зачем можно наблевать себе в брючный карман? Это можно сделать так: снять брюки, наблевать в карман и надеть обратно. Но смысл?
Вечные поиски смысла.
Имя изменено.
С этим человеком я учился в институте на доктора, и он был курсом младше, но тоже выучился, только ненадолго. Вообще, читать о нем не полезно эстетам и лицам со слабым желудком.
Артоха был прост и кряжист.
С девушками держался немногословно.
Пришли мы с ним однажды в пивную с обманчивым именем "Феникс", ибо не стало ее, феникса, навсегда. И сели напротив нас две девушки с крашеными ртами и лошадиными челюстями, обе в теле и теле немалом. Я еще только приготовился аристократически вычистить рыбку, а тот, Артоха, уже задал мутный вопрос
- Ну? что делать будем?
И выложил слоновые кулаки против их челюстей. Естественно, барышни испуганно заморгали и стали оправдываться: мол, мальчики, мы рады бы всегда, но вот сегодня нас позвали, а мы уже едем, поэтому как-нибудь в будущем... Артоха молчал и крошил сушки. Он спугнул этих обманчиво дородных, но в глубине души хрупких девушек. Ведь я их знал. Я с ними однажды уже познакомился при похожих обстоятельствах: "Как вас зовут?" - спросил я. "Тюльпанчик", - отчеканила первая. "Марчелла", - жеманно улыбнулась вторая.
А вы говорите.
Спугнул. Как спугнул даже нашу молодую учительницу гистологии. Он сидел под лампой на отработке и зарисовывал себе в юношеский альбом слизистую кишечника. Учительница заглянула через плечо, потом - в микроскоп, и сказала: "Это фантастика."
- Почему? - спросил Артоха.
- Так не бывает.
- Пойдемте в кино, - Артоха подался к ней.
...Когда кино неподалеку, это хорошо. Потому что в колхозе, где кино не было, Артоха отвел сокурсницу в отхожее деревянное место и там имел с нею тяжкий крестьянский секс. Не снимая фетровой шляпы с обрезанными полями.
Однажды Артоха проснулся в незнакомом медицинском общежитии, где был, наверно, у девушки. Он ничего не помнил и никого не увидел вокруг. У него был полные штаны. Он встал и ушел по-английски: вышел в коридор, вынул лапой из штанов все, что сумел собрать, бросил на пол и пошел по другим каким-то делам, мне неизвестным.
Потом он выучился на участкового терапевта, угощался на квартирах больным борщом, пользовался любовью. Писал стихи: "двое в комнате: я - и шило". Ты представляешь, какой это кошмар? - говорил Артоха. Потом заболел и неделями молча лежал на диване, не двигаясь, почти не дыша.
Сейчас он в интернате, где ему очень нравится и откуда Артоха не хочет уходить. Он высох, будто скелет, и скоро, как говорят знающие люди, умрет. Мы одногодки с ним. Может быть, он уже умер.
Сегодня последний день августа, лета 2004 года. И надо писать подобающе, да вспомнить про Августу, бабулю, много лет проработавшую в одной из больниц, числа которой не назову. Ни числа больницы, ни бабули.
Итак, Августа. Лет семьдесят при вероятном плюсе и не столь вероятном минусе. Одутловатое лицо буфетчицы, в которой навеки уснула совесть; заплывшие глазки. Рост был бы миниатюрным, но прилагательное неуместно из-за совокупного объема Августы. Халат ниспадает балахоном, весь в заплатах; рукава закатаны, сдобные локти скрещены на размытой грудобрюшной границе, где спит нерадивый, одинокий часовой в полосатой будке. Синие треники с лампасом, тонкие короткие ножки, пузо, плоскостопие. Талия - в области шеи, и то маскируется десятикратным подбородком. Брови насуплены.
Читать дальше