Илья Амурский - Матрос Железняков

Железняков возбужденно сказал:

- Ничего, братки. Придет время, и мы им отплатим за все...

- Кому это ты так страшно грозишь? - неожиданно раздался голос старшего офицера, вошедшего в кубрик.

Матросы сразу все умолкли.

Сохачевский подошел вплотную к Железнякову.

- А ну, разъясни, с кем это ты собираешься расправиться? - Взгляды их скрестились. Вытянув длинную шею, Сохачевский уставился в молодого матроса злыми черными глазами: - Молчишь, сукин сын? А почему так долго возишься с койкой?

Железняков окинул быстрым взглядом кубрик. Еще никто не вынес своей постели. А этот придирается к нему...

Анатолий впился дерзким взглядом в Сохачевского.

- Что ты уставился на меня, как баран? - крикнул еще более раздраженно старший офицер. - Я спрашиваю, почему до сих пор не вынес койку?

С трудом сдерживая себя, чтобы не ответить Сохачевскому резкостью, Железняков ответил:

- Виноват, задержался...

Выхватив из рук Железнякова койку, старший офицер издевательски спросил:

- Это что такое у тебя?

- Койка, - уже еле владея собой, выговорил Анатолий.

- Мешок с навозом, а не койка! Разве так зашнуровывают?! - Сохачевский приподнял брезентовый мешок с постелью и бросил его на палубу. Перевязать!

Железняков сжал кулаки. По вдруг увидел, как сурово, предостерегающе смотрит на него Груздев. Словно облитый ледяной водой, Анатолий сразу вытянулся во фронт перед Сохачевским.

- Есть, перевязать койку!

В этот момент в кубрик вошел боцман Слизкин. Крупные покатые плечи, высокое и толстое туловище, рыжие щетинистые усы и ярко надраенная большая медная дудка, висящая на такой же блестящей цепи, перекинутой через багровую шею, усиливали сходство его с городовым.

Сохачевский набросился на него:

- Безобразие! Распустил команду! Это не военные моряки, а старые бабы!

- Виноват-с, ваше высокобродие. Что касаемо до матроса второй статьи Железнякова, так нет сил управиться. Развращает всю команду...

Железняков обратился к Сохачевскому:

- Разрешите вынести койку?

Старший офицер грубо отрезал:

- Марш, быстро!

Вечером того же дня, встретив Железнякова на верхней палубе, боцман Слизкин зло набросился на него:

- Из-за тебя, дармоед, мне сегодня попало от их высокоблагородия. При этих словах Слизкин толкнул Анатолия.

Терпение молодого матроса лопнуло. Он ударил боцмана с такой силой, что тот грохнулся на палубу и закричал:

- Караул! Убивают!

Первым на крик прибежал дежурный по кораблю, а вслед за ним явились Норгартен и Сохачевский.

- Он хотел убить меня, ваше высокобродие! - завопил Слизкин.

- Это неправда! Я...

- Молчать! - крикнул Норгартен. - Под суд пойдешь! Арестовать его!

Над заливом уже сгущались вечерние сумерки, когда от трапа "Океана" отчалила шлюпка, на которой отправили в Кронштадт Железнякова под конвоем двух матросов. Один находился в носовой части шлюпки, а другой - вблизи кормы. У каждого из них у ног наклонно стояла винтовка.

Улучив момент, когда сидящий ближе к корме матрос занес весла для очередного гребка, Железняков схватил у него винтовку, наставил на переднего конвойного и приказал:

- Бросай ружье в воду! - Затем он навел дуло своей винтовки на другого матроса и властно потребовал: - Кидай весла в воду!

- Железняков, не губи нас! - закричали конвойные.

- Братцы, простите меня! Если я попадусь в лапы жандармов, то меня расстреляют или сошлют на каторгу! Прощайте! - С этими словами он прыгнул в воду...

Против воли

Набережная небольшого черноморского портового города была похожа на шумный базар. Пестро одетые загорелые люди суетливо метались но пристани возле складов, толкались у широких деревянных сходен двухтрубного океанского транспорта. Жаркий воздух был пропитан запахом нефти. Отовсюду слышалась русская, украинская, армянская, греческая речь.

В носовой части пришвартованного транспорта прерывисто громыхала паровая лебедка, выуживая тросом из недр трюма мешки, ящики, тюки.

Сквозь шум толпы и грохот лебедки то и дело раздавались восклицания низкорослого, гололобого человека:

- Майна!.. Одерживай!.. Вира!..

Подгоняемые ветром волны катились по залитой лучами солнца бухте, с шумом бились о берег и борта судна, обдавая брызгами набережную и деревянную пристань. Но ни солнце, ни волны как будто не существовали для вспотевших бронзоволицых грузчиков-силачей. С вытертыми кожаными подушками на спинах, сгибаясь под тяжестью ящиков и мешков, они бегали по сходням, гикая и ругаясь. То и дело слышалось: