Джордж Блейк - Иного выбора нет

Я подробно рассказываю об этом эпизоде, так как в дальнейшем он послужил поводом для предположения, будто меня поймали в горах, запугали немедленным расстрелом и, чтобы сохранить жизнь, я признался, что работаю в разведке, и предложил услуги Советам, а потом меня шантажировали. Но есть множество фактов, которые разбивают эту версию в пух и прах.

Во-первых, предполагается какое-либо минимальное общение между мной и корейским капитаном, чтобы я мог ему что-либо объяснить. Такого общения практически не было, ведь я не знал языка. Во-вторых, меня вряд ли бы завербовали без офицера советской разведки. Где его было найти в такой короткий срок? Пещера находилась по меньшей мере в двух часах ходьбы от Манпхо, и туда можно было попасть, лишь пройдя пешком по узкой горной тропе. Допрос, признание и вербовка должны были занять несколько часов, но на все это просто не было времени, ведь я отсутствовал в лагере не больше полусуток, пять часов из них заняла дорога туда и обратно. В-третьих, примерно через два дня после моего возвращения в лагерь мы отправились в «марш смерти» на север по реке Ялуцзян, а за этим последовали три месяца жизни в исключительно трудных условиях в вымершей горной деревне. В это время я мог умереть от истощения или болезней, как это случилось почти с половиной американских пленных и с некоторыми моими товарищами. Если бы Советам удалось завербовать меня, потенциально столь ценного агента, неужели бы они обрекли меня на такие трудности и подвергли риску умереть у них на руках? Неужели они не предприняли бы шагов, чтобы обеспечить условия выживания мне и моим друзьям-дипломатам?

В-четвертых, если бы меня действительно завербовали таким образом и я бы работал под принуждением и против своей воли, неужели бы я так ревностно поставлял Советам информацию? Я мог бы ограничиться передачей гораздо менее ценных сведений, и мною все равно были бы довольны. Уверен, что, работая под принуждением, я не погнушался бы получать за это деньги. Если бы у меня не было иного выбора, то из ситуации стоило бы извлечь хотя бы выгоду. В-пятых, если бы дело обстояло именно таким образом, неужели бы я не использовал эту ситуацию как смягчающее обстоятельство, когда в апреле 1961 года меня допрашивали коллеги из МИ-6 [5]? Вместо этого я, поняв, что уличен в шпионаже, сознался и назвал истинные причины, чтобы все знали, почему я поступил так, а не иначе, что таковы были мои убеждения, а не давление обстоятельств, как предполагали англичане. И наконец, едва ли Советское правительство, зная, что я сотрудничаю с ним против своего желания, удостоило бы меня высших почестей: ордена Ленина, ордена Боевого Красного Знамени, ордена Отечественной войны I степени, медали «За личное мужество» и других наград. С трудом могу себе это представить.

На следующий день после моего побега и возвращения в лагерь нашу группу из 70 интернированных снова объединили с 750 или около того пленными американскими солдатами, и начался самый трудный и драматичный период нашего плена. За несколько длинных переходов нас отогнали севернее по реке Ялуцзян. Целые дни мы шли по дикой горной местности, останавливаясь на ночь в безлюдных деревнях, где вместо домов иногда находили лишь выжженные дотла развалины. Единственной нашей едой была мисочка недоваренного маиса. Иногда на колонну нападали американские самолеты, которые, неожиданно появляясь из-за гор, обрушивали на нас пулеметные очереди. Приходилось разбегаться врассыпную, нырять в кюветы. Отставших убивали корейцы, поэтому мы всячески старались помогать друг другу; кроме того, потерявшийся в любом случае был обречен на медленную, но верную смерть от голода и холода. Зима, довольно суровая в этих краях, наступила неожиданно, сменив без всякого перехода теплую осень. У большинства были лишь летняя одежда, в которой нас арестовали, и казенные тонкие одеяла.

Так мы шли в течение почти трех недель, пока не добрались до места назначения — маленькой безлюдной деревни. Наступил период страданий и тягот. Пища была скудной — не было подвоза, потому что дороги разбомбили американцы. Топлива не хватало. Мистер Холт и Норман Оуэн серьезно заболели, и мы ухаживали за ними, как могли. Поправлялись они медленно, потому что единственным лекарством оказался пенициллин, которого у корейцев был, кажется, неисчерпаемый запас. Изредка появлялись две местные медсестры, очень молоденькие, почти школьницы. Отец Хант и сестра Мари Клэр, измотанные долгой дорогой, умерли вскоре после того, как мы поселились в деревне, название которой я так и не смог запомнить. Хоронить умерших было очень трудно, так как земля совсем замерзла, а у нас не было лопат. Единственное, что мы могли сделать, — закопать тела в снег и завалить камнями.