Хайнц Кноке - Я летал для фюрера. Дневник офицера люфтваффе. 1939-1945

Между вылетами я или лежу около моей палатки, или медленно спускаюсь в лодке по реке Эсне, что в нескольких метрах от моего штаба. Вода кристально чистая, и я с маленькой острогой пытаюсь охотиться за рыбой, которая скользит между камнями. Сильная, хищная рыба бьется в агонии на кончике моего копья, взметнув в воздух воду, окрашенную кровью. Когда наступит моя очередь, все будет намного быстрее.

Я стал очень молчалив. Я ни с кем не разговариваю без крайней необходимости, да и то только с моим адъютантом, начальником медсанчасти или начальником хозотдела. Мой адъютант — австриец в звании капитана годится мне в отцы; наш врач — распутник, он не думает ни о чем, кроме собственного комфорта и женщин, начальник хозотдела беспрерывно болтает, не замолкая ни на минуту. Мы не получали личной почты уже давно. Это даже хорошо. Там будут письма от Лило с новостями о доме, о детях. Сейчас лучше не вспоминать об этом.

Я скучаю по Джонни Фесту: он был бы сейчас со мной. Этот высокий рыжеволосый парень — почему он, да и все остальные, должны были пасть жертвами косы Смерти?

Последнее время солнце палит нещадно. Каждый раз, когда я закрываю капот перед взлетом, мне кажется, что я закрываю крышку моего гроба. Я обливаюсь потом. Когда я возвращаюсь, рубашка полностью прилипает к моему телу.

Каждый день кажется вечностью. Ничего не осталось: только бесконечный ад боев и ожидание, изматывающее душу ожидание удара, который неизбежно случится рано или поздно. Ночь не приносит облегчения. Она короткая, душная и угнетающая — никакого расслабления.

В 3.00 каждый день звонит мой телефон. Это из штаба авиагруппы. Я получаю боевое задание на день — патрулировать территорию, сопровождать истребителей-бомбардировщиков, атаковать такие-то наземные цели в таком-то секторе. Затем я получаю доклад главного механика о состоянии техники. Самолетов становится меньше с каждым днем.

Сегодня эскадрилья получила приказ атаковать цели к северу от Парижа. Американцы продвинулись к Сене из сектора Лизье-Аржанта. Южнее Парижа они уже перешли реку.

Мы поднимались в воздух четыре раза. И четыре раза я не мог достичь цели, поскольку нас перехватывают вражеские истребители, намного превосходящие численно.

Я приобрел какое-то сверхъестественное чувство уверенности в воздушном бою. Вероятно, у меня есть инстинкт прирожденного охотника. Я действую спокойно и обдуманно, словно меня ведет чья-то невидимая рука. В этом нет ничего героического. Каждый раз, когда я ловлю в прицел вражеский самолет, он неизменно совершает какой-нибудь простейший тактический промах. Я смотрю, как он разбивается, холодно и бесстрастно, без всякой эйфории наблюдаю его смерть. Сегодня я таким образом сбил три «тандерболта», мне повезло.

Но что толку в этом? 5 наших самолетов не вернулись. Это очень плохо для нас. Для нас потеря 5 самолетов или 5 пилотов равнозначна потере 50 самолетов для врага.

Противник пытался форсировать Сену на понтонных мостах между Верноном и Мантом. Они осуществляют непрерывное прикрытие с воздуха вместе с плотным заградительным огнем зениток.

Вчера за шесть вылетов в этот район эскадрилья потеряла 12 самолетов. Это конец.

Сегодня утром по рапорту в эскадрилье осталось 4 пригодные к полетам машины. Еще два самолета с перекошенными фюзеляжами подходят только для небоевых полетов. Я не могу посылать в бой моих ребят на древних развалюхах.

А в 6.00 мне позвонил начальник штаба корпуса. Он яростно мне выговаривал: — Сегодня утром вы доложили, что имеете только четыре пригодных самолета. Но я узнал, что у вас есть еще два. Вы сошли с ума? Осознаете реальную ситуацию? Я рассматриваю это как саботаж. И не буду этого терпеть. Все ваши самолеты должны летать. Это приказ!

Он ревел как бык. Я не получал такого разноса с тех пор, как закончил учебу в летной школе, и был настолько взбешен, что едва контролировал свой гнев. Почему я должен терпеть кривляния этой обезьяны? Он посмел обвинить меня в саботаже! Кабинетные стратеги и герои в штабе мне надоели. Они ничего не знают о проблемах на фронте, с которыми мы сталкиваемся каждый день, их это не заботит.

Я решил лететь сам на одной из этих колымаг, а на другой отправил моего ведомого, капрала Деринга. Мы получили приказ взлететь в 8.00 и встретиться с другими эскадрильями нашей авиагруппы над Суассоном. Мне надлежит принять командование всей группировкой.

За две минуты до часа X заурчали двигатели. Мы выкатились из укрытий и встали против ветра. Взлетной полосы не было, только рыхлое поле. Моя колымага с грохотом катится но полю, с трудом набирая скорость. Я еле смог добиться, чтобы эта калоша все-таки поднялась в воздух, успев увернуться от деревьев на дальнем конце поля.