Виктор Троегубов - Жизнь в «Крематории» и вокруг него

Конферансье объявил, что на сцене сейчас появится «Необычайный струнный оркестр» (так лихо нас окрестил комсомольский умник, ни разу до этого не видевший 12-струнную гитару, тем более две одновременно).

Мы вышли втроем. Слева (если смотреть в зал) расположился Армен с видом гестаповца (роммелевская кепка, широко расставленные ноги), справа – я (в его нынешней шляпе). Вообще, то ли после портвейна, то ли от волнения и долгого ожидания собственного выхода мы почему-то напряглись и выскочили на сцену дико злыми. Между нами, на куске оберточной бумаги, прикрывавшей разбитое каким-то горе-иллюзионистом яйцо, разместился двухметровый, но неимоверно ссутулившийся Альтист Данилов. Свет прожекторов отчего-то вызвал в нем нездоровые реакции. Он начал извлекать жалостные звуки из альта, одновременно пуская слюни и дико вращая глазами. Как нам позже рассказывали очевидцы, он вообще больше всего был похож на душевнобольного, попавшего в руки двух санитаров-садистов. Уже на первую вещь (инструментал группы «Guess Who») зрители в зале реагировали неоднозначно. Уловив растерянность комсомольских организаторов, мы резво начали следующую, в которой у нас был припасен коронный номер: во время довольно приятного альтового проигрыша из бокового выхода к микрофону подскочил наш четвертый, Андрюха Пустовой, и отчебучил лихой ритмический наворот. Контрапункт изощренности этого виртуозного пальцеблудия с протяжностью вытекающей слюны альтиста вызвал в публике неописуемую реакцию: половина зала кричала «браво!», «бис!», вторая – требовала скинуть нас со сцены…

В обзорной статье вышедшей на следующий день институтской многотиражки «Пропеллер» комментировались все выступления концерта, включая яйценесущего горе-иллюзиониста. Для нас у автора статьи не нашлось даже приписки «и др.».

Потом, уже позже, через месяц, в том же «Пропеллере» была опубликована большая статья о прошедшем концерте, и в ней уже другой автор признал, что самыми «свежими» были выступления джазового гитариста Семочкина и «Необычайного струнного оркестра». Хотя, если по правде, сам я этой статьи не читал.

Сейчас трудно в это поверить, но довольно долго существовал следующий парадокс – в рамках «Атмосферного давления» со сцены мы исполняли довольно сложные вещи, а те акустические песни, на базе которых впоследствии материализовался «Крематорий», пелись только для близких друзей и воспринимались нами самими как стеб, предназначенный лишь для внутреннего употребления нашей компании. Наше сознание (а тем более сознание зрительской массы) еще не было готово к исполнению вещей с подобными текстами и в столь упрощенной аранжировке. Отчасти именно непривычностью звучания объясняется то дикое сопротивление, которое встретили на своем пути «первопроходцы жанра». Суперинерционность чиновничьего и милицейского мозга (если нечто подобное существует) автоматически зачисляла все новое в разряд искореняемой нецензурщины. Позже, в конце 80-х, все это кануло в Лету, и многочисленные конъюнктурщики начали взахлеб, чуть ли не хором эксплуатировать бытовую и социальную тематику. Конечно, здорово, когда каждый может петь что угодно и о чем угодно, но когда я слышал некоторые вдруг полюбившиеся телевидением группы, то с ужасом отмечал, как, проституируя около честных, в общем-то, идей, девальвируют их чистоту и смысл. Некоего лысого «ветерана» (не буду уточнять фамилию) теледиктор представлял эдакой матерью-героиней, произведшей на свет всю актуальность андеграунда. И неинформированный слушатель «съедал» это за чистую правду, и только узкий круг любителей со стажем знал, что раньше этот дядька лепил стишата для полуфилармонических ансамблей.

Но вернемся к нашим баранам, точнее к той парадоксальной ситуации, когда песни писались, накапливались, а мы не знали, куда их употребить. Именно в этот момент в наши руки попалась магнитофонная запись четырех песен «Зоопарка», среди которых особо выделялись «Дрянь» и «Прощай, Детка!». Я помню, какое странное чувство возникло у нас, когда мы услышали, как подобные нашим акустические песни звучат в довольно выгодном саунде с магнитной ленты. Отныне нам стало ясно – нужна студия …

Надо сказать, что питерцам здорово повезло со студией Андрея Тропилло. В Москве в это время все обстояло гораздо сложнее. Количество студий было, конечно, большим, но часть из них имели столь строгий режим, что попасть в них не было никаких шансов. Другие были плотно забиты обитающими в Москве филармонистами всей страны либо писали верняк в традиционных жанрах. Так что наши поиски заняли целый год. Все же, в один прекрасный момент мы договорились со звукооператором Театра Советской Армии, где стоял шикарный по тем временам четырехдорожечный студер, и даже писанули (вдвоем) наложением четыре пробные песни («Крылатые слоны», «Снова ночью окутан мир», «Винные мемуары» и «Танец «Альфонсо»). Но, к нашему горю, на малой сцене театра случился пожар, и наш знакомый поехал дослуживать последние полгода своей срочной службы на берега далекого озера Ханка (до этого он ни разу не надевал военную форму).