Максим Макарычев - Фидель Кастро

В марте 1976 года Фидель Кастро принял решение увеличить кубинский контингент в Анголе до 40 тысяч человек. Таким образом, кубинские войска стали одним из самых важных факторов внутриполитической обстановки в этой стране. Отряды УНИТА в то время составляли шесть тысяч человек.

Советский Союз тем временем помогал правящему в Анголе режиму военной техникой и специалистами. В конце 2005 года Фидель Кастро рассказал, почему кубинцы ушли из Анголы: «Советское правительство было против нашего участия в Африке, и нам велели вывести войска, потому что они опасались реакции янки. Нам пришлось послушать СССР, хотя мы и были против. Советы, хотя и не принимали участия, когда мы посылали войска, после вывода наших частей поставляли туда достаточное количество вооружения. У Анголы не было какой–либо перспективы без политической и военной поддержки СССР. Советский Союз был единственной страной, которая могла спонсировать необходимым вооружением другую страну для защиты от таких сил, как южноафриканцы и Мобуту. Мы инструктировали и обучали бойцов. Мы говорили СССР: „Наша задача заключается не в том, чтобы устраивать внутреннюю войну, а в том, чтобы защититься от внешнего врага“. Советы придерживались другой точки зрения и щедро снабжали ангольцев вооружением. Они были сторонниками полномасштабной войны, в которой могло погибнуть большое количество людей; а мы поддерживали другую теорию, которая сегодня называется „асимметричная“, или нерегулярная, война.

Тем не менее между кубинскими и советскими военными всегда преобладало чувство уважения и солидарности. Это правда, мы всегда неплохо ладили» [560].

«Ангольская одиссея» кубинцев высветила феномен Фиделя. Он был в курсе всех событий, происходивших в этой стране, умудрялся контролировать ситуацию, словно сам присутствовал в африканских джунглях. Лично напутствовал солдат в дорогу, провожал корабли с бойцами и техникой, лично подбирал командиров батальонов и доставлял их к трапу самолета. Он наверняка хотел ощутить «дыхание Сьерра–Маэстра» в далекой стране, почувствовать вкус партизанской борьбы, которая была ему значительно милее «кабинетных войн».

Фидель Кастро стал своего рода «стратегом на расстоянии», и только это расстояние мешало ему самому отдавать приказы на месте боевых действий. Не было ни одного места на карте Анголы, висевшей в его кабинете, которого бы он не знал. Он по 14 часов находился в гаванском штабе, как будто в какой–то сотне метров от передовой.

Николай Леонов рассказывал, что по вопросам тактики Фидель часто ругался с советниками, прикомандированными Москвой к ангольским частям на Кубе. У них было разное понимание сути войны – штабное, как у некоторых советских товарищей, и выстраданное, как у Фиделя, который знал расположение и передвижение каждого танка и войскового подразделения. Фидель постоянно держал связь со штабом верховного командования МПЛА и кубинским контингентом.

В ходе ангольской экспедиции кубинцы освободили от наемников большой район на юге Анголы, недалеко от местечка Кассинга – лагеря беженцев из Намибии. Но эта битва стоила кубинцам больше всего потерь за всю кампанию. Под шквальным огнем они спасали детей. Многие из этих детей были отправлены на Кубу, где закончили школы, и потом некоторые из них продолжили учебу в университетах. Один российский священник, находившийся в Беслане во время захвата школы террористами в 2004 году, на конференции «Диалог цивилизаций», состоявшейся в Гаване в 2005 году, спросил Фиделя, каково его мнение о том, что террористы часто спекулируют тем, что они «выполняют спасательные миссии». И Фидель Кастро вспомнил об африканских интернациональных кампаниях: «У нас существует этика, существуют принципы. Вы можете пожертвовать своей жизнью, когда хотите, но вы не можете пожертвовать жизнью невинного. Так я думаю и так всегда говорил, наша страна выполняла интернациональные миссии – не одну, а довольно много: когда южноафриканские расисты напали на Анголу; или когда на нее двинулись с севера силы Мобу–ту, спросите у кого угодно в мире, был ли хоть один военнопленный расстрелян там, где находились наши войска, там, где гибли наши товарищи; потому что это была доктрина, и ее соблюдали не только здесь; потому что наша армия никогда не расстреляла ни одного военнопленного. Мы гордимся этим <���…> пусть кто–нибудь попробует доказать, что в ходе нашей войны с апартеидом и другими союзниками империализма в Африке мы расстреляли хотя бы одного военнопленного. Часто солдаты апартеида предпочитали попасть в плен к нам, потому что жизнь им была обеспечена» [561].