Терентий Новак - Пароль знают немногие

— Ты вот что, Серафим, поторапливайся, — прервал я Афонина. — Там в жестянках с гранатами и толом магнитные мины лежат.

Афонин схватил шапку, быстро оделся. Вместе с ним вышла Галя Гниденко.

Мы с Афониным несколько дней жили в квартире Лизы Гельфонд. Кое-что из продуктов нам обычно приносила Люба Комаровская.

В то утро Комаровская пришла бледная, расстроенная.

— Немцы сгоняют людей на площадь к зданию, где раньше помещался областной суд. Площадь окружена солдатами и офицерами. Наших, наверно, вешать будут, — срывающимся голосом сообщила она.

День был пасмурный. Низко, чуть ли не над домами, плыли свинцовые тучи. На колокольне собора дважды бумкнул колокол и, будто захлебнувшись, умолк. Ветер гнал по улицам холодную, с льдинками водяную пыль.

Фашистам не удалось согнать на казнь много ровенчан. Среди большого числа немецких военных в прорезиненных плащах и кожаных пальто виднелись лишь крохотные группки мужчин в штатском и отдельно — женщины. Построившись полукругом, молча стояли немецкие автоматчики в грязно-серых шинелях с нашивками СД на рукавах. Ближе к виселицам — два ряда жандармов с подковообразными бляхами на груди.

Первым из закрытой, с решетками на окнах машины вывели Ивана Луця. Он был босой. Руки скручены за спиной веревкой. На синем от побоев лице запеклись сгустки крови. Ветер развевал его мягкие волосы. Иван Иванович, не сгибаясь, прошел под конвоем по холодному, мокрому булыжнику к виселице, поднялся на помост, ящик из-под снарядов. Огляделся кругом. И вдруг его немного хрипловатый, но сильный голос взметнулся в тишине над площадью:

— Прощай, Родина! Мы умираем за тебя! Умираем большевиками! Прощайте, люди! Смерть фашизму!

Эсэсовец, распоряжавшийся палачами, что-то злобно закричал на стоявших рядом с Луцем двух офицеров. Те быстро набросили на шею своей жертвы веревку, выбили из-под ног Ивана Ивановича ящик...

Послышались приглушенные рыдания женщин.

Два эсэсовца вывели из машины Николая Поцелуева. В схватке с врагами он был тяжело ранен и не мог идти сам. Тело не подчинялось ему, но не сломлена была воля политрука. Уже под виселицей он, собрав последние силы, поднял голову, негромко крикнул: «Смерть гадам! Вам все равно не уйти живыми с нашей земли!» — и плюнул в морду державшему его гестаповцу.

Один за другим проходили наши друзья подпольщики свой последний короткий путь, и ни взглядом, ни словом, ни единым движением никто из них не унизил себя перед фашистскими палачами, ни стоном, ни криком отчаяния не показал им своей боли. Они умирали, как и жили, с лютой ненавистью к тем, кто принес на нашу землю кровь и горе, рабство и угнетение. Они не были фанатиками. Каждый из них любил жизнь, и не только, любил, боролся за нее, за то, чтобы она была свободной и счастливой.

В давние времена под стенами Ровно в битвах за волю сложили свои головы многие непокорные казацкие сыны; кончая жизнь страшной, мучительной смертью на острых палях, они презрительно смеялись в лицо своим врагам. Позже по мощенным камнем городским улицам, под свист пуль, под звон стальных клинков и перестук пулеметных тачанок шли в атаки красные конармейцы во главе с легендарным Олеко Дундичем, геройской смертью павшим в бою и похороненным в парке под кленами. На подступах к этому седому городу и на его улицах мужественно бились за Отчизну и умирали советские воины в жестоком сорок первом году. И теперь, в пасмурный зимний день 4 января сорок четвертого года, в бессмертную свою историю старинный украинский город вписал имена новых героев — Ивана Луця, Николая Поцелуева, Марии Жарской, Федора Шкурко, Николая Самойлова.

— Товарищи, прощайте! Не забудьте о моей дочке! Не забудьте о наших детях! Помните нас! Отомстите за нас фашистам! — такими были последние слова Марии Жарской.

Серафим Афонин положил на стол мину.

— Осторожнее, Терентий Федорович. Лучше я сам. У вас же больные руки.

Афонин по-своему перекладывает «начинку» жестяных банок из-под джема. И получается у него это гораздо лучше, чем у меня. Мы кладем в банки еще по гранате, пустое пространство заполняем гайками, гвоздями и другим металлическим хламом.

Все готово. Взрыватели пущены в ход. Банки аккуратно завернуты в газеты, перевязаны шпагатом.

— Килограммов четырнадцать, не меньше, — прикидывает на руках один из пакетов Серафим.

Внутри пакетов неумолимо отсчитывают минуты и секунды механизмы адских машинок, и каждый, почти неслышный удар приближает тот миг, когда истечет заданное минам время. Осталось только пронести пакеты в казино-столовую и прибить их там гвоздями снизу к крышкам столов. Иного места для них нет.