Борис Шубин - Дополнение к портретам

К сожалению, в своих действиях у постели раненого поэта Даль оказался непоследовательным.

По общепринятым тогда правилам и в соответствии с рекомендацией Арендта он поставил А. С. Пушкину далеко не гомеопатическую дозу пиявок – 25 штук, которые высосали у обескровленного больного по самым скромным подсчетам дополнительно еще 250 мл крови. (Несколько утешиться можно, узнав, что Бруссе в таких случаях советовал приставлять к животу от 60 до 100 пиявок и что врачи сочли возможным обойтись без общего кровопускания.)

Интересна история отношений Даля с Пушкиным.

Жизнь Владимира Ивановича была насыщена встречами и тесным общением со многими выдающимися людьми. Если перечислять все фамилии, то может сложиться впечатление, что он коллекционировал не только слова: Пирогов, Иноземцев, Языков, Жуковский и другие обитатели дома профессора Мойера в Дерпте.

С будущим героем Севастополя адмиралом Нахимовым в годы учебы в Морском корпусе он ходил на бриге «Феникс» к берегам Дании, откуда приехал в Россию его отец. Именно тогда у него родилось убеждение, что «ни призвание, ни вероисповедание, ни сама кровь предков не делают человека принадлежностью к той или другой народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежность его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски», – писал Даль.

Несомненно, самыми памятными в жизни Даля были несколько встреч с Пушкиным.

Еще при их первом свидании Александр Сергеевич укрепил Даля в его намерении работать над словарем живого великорусского языка. Вот как сам Владимир Иванович вспоминал об этой встрече, когда он принес поэту свои сказки: «…Пушкин, по обыкновению своему, засыпал меня множеством отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство истины и выражали то, что, казалось, у всякого из нас на уме вертится, только что с языка не срывается. „Сказка сказкой, – говорил он, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать?… Надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!“

Второй раз они встретились спустя год, ранней осенью 1833 года, и уже не в столице, а в Оренбурге, куда Пушкин, «нежданный и нечаянный», приехал собирать материалы для «Истории Пугачевского бунта».

Даль уже несколько месяцев служил чиновником по особым поручениям при оренбургском военном губернаторе В. А. Перовском и успел настолько освоиться с прошлым Яицкого края, что лучшего сопровождающего Пушкину нечего было и желать.

Они ездили в историческую Бердскую слободу, где была ставка Пугачева и его знаменитые «золотые палаты» – деревенская изба, стены которой были оклеены тонкой золотистой бумагой.

В Бердах нашли старуху-казачку, которая помнила Пугачева. Пушкин слушал ее «с большим жаром», как определил Даль, и от души хохотал над забавными деталями, всплывавшими в памяти рассказчицы.

Она вместе с другими пряталась в церкви, когда туда пришел Пугачев, выдававший себя за императора Петра III. Старуха рассказала, что Пугачев сел на церковный престол, перепутав его с царским троном, и громко сказал:

– Как я давно не сидел на престоле!

Пушкин отблагодарил казачку червонцем. Однако этот подарок произвел переполох среди станичников, заподозривших неладное. Старуху вместе с ее червонцем посадили на подводу и привезли в Оренбург. Казаки доносили: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под „пугачевщину“ и дарил золотом; должно быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти».

Пушкин, как заметил Даль, «много тому смеялся».

Они провели вместе несколько незабываемых дней. Допоздна беседовали. Пушкин делился с Далем планами. В это время он уже целиком был захвачен замыслом «учено-художественной» (по определению В. Г. Белинского) истории Петра Великого, о чем говорил буквально воспламенившись.

На вопрос Даля, когда будет готова книга, Александр Сергеевич ответил, что не надо торопиться, надо освоиться с предметом и постоянно им заниматься.

Владимиру Ивановичу показалось, что он проник тогда в мастерскую творчества великого Поэта: «Он носился во сне и наяву целые годы с каким-нибудь созданием, и когда оно дозревало в нем, являлось перед духом его уже созданным вполне, то изливалось пламенным потоком в слова и речь: металл мгновенно стынет в воздухе, и создание готово». [25]