Андрей Калиниченко - Воздушный снайпер

- Остановите здесь, - попросил Голубев водителя.

- Мы еще не доехали, товарищ лейтенант.

- Хочу пройтись посмотреть вокруг. Когда еще доведется!

Василий долго стоял и смотрел на родные места. Пробивавшийся сквозь редкие облака бледный свет молодой луны серебрил широкую гладь полноводного Волхова. Река величественно несла свои воды в Ладожское озеро. По ее берегам ютились небольшие, заросшие лесом селения, которые Василий исходил в детстве вдоль и поперек. Отсюда рукой подать и до деревни Каменки, где он родился. Правда, жить долго в ней не пришлось: многодетная крестьянская семья перебралась вскоре в Старую Ладогу. Там и работу было проще найти, и дети могли ходить в школу.

Постояв немного, Василий заторопился в Старую Ладогу. Семь лет назад он ушел отсюда в ряды Красной Армии. И теперь, шагая по знакомой дороге, отмечал, что перемен здесь почти нет. На главной улице по-прежнему стояли две линии кряжистых бревенчатых домов с тесовыми крышами. Те же дощатые тротуары. Особую нарядность сельской улице придавали могучие ветвистые деревья, прочные сосновые скамейки у каждой калитки, квадратные срубы колодцев.

Сердце забилось учащенно - Голубев открыл калитку родного дома. Двор показался ему совсем маленьким, даже тесным. Наверное, потому, что Василий давно привык к небесным просторам, а здесь все выглядело сжатым, было собрано на пятачке. Ступеньки крыльца скрипели, шатались. Видно, очень сдал отец и не в силах следить, чтобы все было ладно в доме.

Василий толкнул дверь. Как всегда, она была не запертой. В тусклом свете керосинки первым он увидел отца, что-то мастерившего. Федор Михеевич оторвался от дела, узнал сына, почти крикнул:

- Мать! Встречай гостя. Василий приехал!

Из кухни выбежала Варвара Николаевна. Она всплеснула руками, припала к Василию. Тут же к дяде прилипли и две не спавшие еще племянницы, сверкая озорными глазами, засыпали вопросами.

- Да оставьте вы его, дайте хоть раздеться, - строго произнес отец.

В низких небольших комнатах мебель стояла так же, как и раньше. Старинная железная кровать родителей с никелированными шариками. Две тахты по углам; на одной из них когда-то спал и Василий с братом. Возле окна стол, покрытый белой скатертью. Фотографии на стене в резных фанерных рамках, часы-ходики. Словом, годы будто пронеслись мимо дома, ничего здесь не изменив.

Голубев сбросил реглан, и пошли расспросы, рассказы. Василий узнал, что три брата - Иван, Александр, Андриан - и сестра Мария тоже на фронте, но писем от них давно нет. На жизнь престарелые родители не жаловались, понимали, что война принесла горе и страдания всем людям.

Накрыли стол. Отец из довоенного запаса налил по чарке, выпили за встречу, закусили. Мать принесла с кухни самовар, поставила на край стола. Запах ароматного чая распространился по всей комнате. Василия охватила расслабленность: после тяжелейших воздушных боев, когда смерть заглядывала в глаза, ранения и госпиталя приятно было сидеть за накрытым столом в кругу родных, ощущая любовь и заботу.

- Что от Саши слышно? - спросила мать.

- Плохо у нее, - сразу погрустнел Василий. - В Ленинграде настоящий голод.

- Надо уезжать ей оттуда, - посоветовал Федор Михеевич.

- Надо, но как? Саша писала мне, что пыталась эвакуироваться, да не удалось. Вывозят в первую очередь детей, стариков и раненых.

- А если немец возьмет Ленинград, что с ней, женой командира-летчика, будет, подумал? - осторожно заметила Варвара Николаевна.

- Ты что, старая, совсем рассудок потеряла? - резко оборвал жену Федор Михеевич.

- Ленинград мы не отдадим, - твердо сказал Василий.

Спать легли совсем поздно. Мать убавила в керосиновой лампе огонь и долго еще тихо сидела за столом, подперев исхудалое лицо мозолистыми руками. Василий взглянул на нее из-под одеяла и подумал: "Она такая же, как в годы моего детства. Только слабее стала".

Давно это было, но все сохранила память. Трудно жила семья Голубевых. В поисках работы Федор Михеевич часто уезжал из дома на заработки. Варвара Николаевна вела скудное хозяйство, стараясь хоть как-то одеть и накормить детей. Вспомнилось, как она ловко вытаскивала ухватом из печи небольшой свежий ржаной каравай, вытряхивала хлеб на стол, и дом заполнял дразнящий горячий аромат. В такие дни, а случались они не часто, Василий, пристроившись на лавке и болтая босыми ногами, глотал слюнки. Мать наливала из крынки немного молока, отщипывала краюшку пышущего жаром каравая и давала сыну. Он жевал хрустящую корку, запивал молоком и посматривал, как мать кормит старших братьев и сестер. Те мгновения были настоящим праздником.