Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

До Дешевки остается еще километров пять.

— Запоминай дорогу, — говорит мне Чернявский, — пойдешь обратно один и приведешь батарею на место, которое я укажу.

— А где же я тракторы возьму?

— У соседей попросишь.

С этим ясно. Но как запомнить дорогу, если никакой дороги нет: одни кусты да болота и все похожи друг на друга? Даже дерева высокого нет поблизости, чтобы залезть осмотреться, а кустарник закрывает весь обзор местности. Пришлось запоминать дорогу по компасу и по тому, откуда светит солнце, благо день солнечный.

Часа через два мы оказались на обширной возвышенности, густо заросшей высокой травой.

— Вот здесь поставишь батарею, — распорядился командир. — Только смотри, чтобы орудия стояли за бугром, на обратном скате возвышенности. Позиция закрытая, немцы не должны видеть наших орудий.

Чернявский с солдатами побежал на передовую подбирать себе наблюдательный пункт, за ними потянулся телефонный кабель, конец которого связист привязал к ближайшему кусту. Я же направился на середину всхолмленной поляны, чтобы оттуда, с высоты, получше осмотреться.

Стояла тишина, ярко светило солнце, большие разводы красивых полевых цветов то и дело преграждали дорогу, мять их не хотелось, а обойти было невозможно, невольно я сорвал несколько самых красивых соцветий, в руке засветился изумительный букет. Только остановился на самой высокой точке поляны, как где-то в вышине раздался сильный свист, который быстро перешел в зловещий шум, и невдалеке от меня с треском разорвался снаряд. Я испугался, на какое-то время оторопел и бросился в траву уже после того, как мимо меня со страшным шумом пролетели осколки. Поблизости разорвалось еще несколько снарядов, и обстрел прекратился. А я все лежал в высокой траве с закрытыми глазами и молил бога, чтобы не попало в меня.

Поднялся на ноги и тут заметил, что у самых корней травы в землю вросли какие-то мешки. Потянул за один… и вдруг понял, что никакие это не мешки, а солдатские шинели. Шинели были серые, наши, а в них — останки человеческих тел, уже иссохших, сморщенных, почерневших! Меня охватил такой ужас, что, не раздумывая, я бросился бежать в ближайший кустарник.

Немного успокоился, перевел дыхание и осторожно — ссутулившись, прячась в высокой траве — обошел поляну.

Вышел я на обратный, скрытый от немцев скат возвышенности и стал определять места для орудий. Заломил на кустах, возле которых будет стоять первое орудие, несколько веточек, чтобы потом, когда привезу сюда гаубицы, легче было отыскать место. И сразу, не мешкая, отправился в обратный путь.

Времени у меня было вполне достаточно, но я бегом мчался по болоту, а перед глазами маячили трупы — увиденное произвело на меня ошеломляющее впечатление, затмило собой и первую бомбежку, и первый обстрел. Эти солдаты, чьи останки так напугали меня, еще зимой, задолго до нас, пытались взять Ржев — и навсегда остались лежать здесь: миновала зима, стаял снег, прошла весна, и вот уже лето, выросла трава, а этих бедолаг так никто и не похоронил…

Скорбная мысль вдруг сменилась тревогой: а правильно ли я иду, а что, если заблужусь в этих болотах и не смогу найти место стоянки своей батареи? Утром орудия должны стоять на месте, быть готовыми к бою — а я сам только на другой день явлюсь к месту разгрузки! Это же невыполнение боевого приказа! Судить будут! Снимут кубики! Успокаиваю себя: когда мы шли с комбатом туда, солнце светило спереди-слева. Прошло два часа. Теперь я должен наступать на свою тень. Присмотрелся и решил, что иду все же верно.

Чередуя бег с ходьбой, часа через два я выбрался точно к своей батарее.

Приказал батарейцам готовиться к переезду, а сам побежал искать тракторы.

Уже смеркалось, набегали тучи, заморосил мелкий дождь, а тракторов мне никто из соседей все не давал. То самим нужны, то горючего нет. Наконец нашел какого-то полковника, который приказал располагавшейся поблизости части дать мне тракторы.

Было уже темно, когда я вернулся на батарею с четырьмя тракторами и прицепами.

И вот мы двинулись. Кругом грязь, вода, льет дождь, и ко всему, кромешная темнота. Показываю трактористу, куда ехать, а у самого болит душа: найду ли ночью ту поляну? Проехали около часа, и я остановил тракторы. Спрыгнул на землю, а там воды и грязи выше колен. Отошел немного, чтобы сверить компас. Меня окружали мои огневики — бывшие крестьяне, каждый из них мне в отцы годился, они хорошо знали меня, относились уважительно — наверное, потому, что я день и ночь находился с ними, научил их «стрелять» из гаубиц, действовать в бою, ну и не строжничал по мелочам. По жизненному опыту они знали, как трудно ночью да в пургу или туман найти дорогу, и сильно сомневались, что с помощью какой-то стрелочки компаса можно в незнакомой местности приехать на нужное место, но помочь мне они ничем не могли. Я слышал их разговоры между собой: