Алексей Федоров - Вперед, на запад ! (Подпольный обком действует - 3)

- Где семья твоя, Фома? - спрашивали партизаны.

Он отвечал спокойно, с улыбкой:

- Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу. Так воно легше. Люблю легку жизнь!

- А хотелось тебе, Фома, жениться? Деточек своих иметь?

- Ну, а як же. Кому цьего дила не охота! Тилько заробыть на подушку да на хатыну не смог... Вот, когда тут в 1920 роци Буденный проходил, говорили его комиссары народу: "Ждите, скоро у вас радяньска влада буде то счастье для бидняка та наймыта". Вот и думал я - приде радяньска влада - женюсь!

- А ты слышал, Фома, что Красная Армия наступает, гонит немца вовсю, скоро будет здесь. Теперь-то уж она Советскую власть установит на веки вечные.

- Це дуже добре. От тогда мени, може, хатыну дадут. От тогда и женюсь!

- Ты ж старый уже, Фома.

- Ни. Я не старый. Я хоть белый, а крепкий. Я себя сберег!

Вот этот самый Фома Довжик как-то вечером на проверке подошел ко мне. Выражение лица у него было смущенным и встревоженным.

- Тут таке дило, таке дило... Мени нужно... - он осторожно огляделся: не подслушивает ли кто, потом махнул рукой, но и после этого не сразу начал. - Це в моей жизни первый раз. Николы я в жизни своей на людей не доносил ни панам, ни старосте, ни полицаям. А теперь думал, думал - "це ж, говорю соби, Фома, твое начальство, твоя влада". Так я соби уговариваю, а душа не позволяе...

Я понял, в чем дело и что смущает Фому, спросил его, о ком идет речь:

- Местный человек?

- Их двое, товарищ генерал.

Я подумал, что Фома заметил лазутчиков, которые сидят где-нибудь в кустах, ждут удобного случая, и рассердился на него за то, что он теряет время.

- То зовсим не местны люди, - зашептал Фома. - То ваши стары партизаны. И таки воны с виду гарни, та добры - николы б не казал, шо воны другого классу.

- Как, как?

- Кажу другого воны классу - куркули, чи паны.

- Фамилии их знаешь?

- Перший Гриша - молодой, высокий такий. Другий - Василь Петрович товстый. Земляки воны. Оба черниговские...

- Где они, в каком батальоне?

- Оба из батальону Лысенко. В одной со мною палатке. Тот высокий, Гриша, - минометчик, а товстый в хозчасти робит.

Я начал догадываться, о ком говорит Фома. Но, если это действительно те ребята, о которых я думал, - тени сомнения-не вызывали они у меня. Старые наши партизаны, оба награждены. Гриша был тяжело ранен, лечился в Москве, потом вернулся к нам, бригадир колхоза, Василий Петрович - кузнец из соседнего колхоза...

- Воны, - многозначительным полушепотом продолжал Фома, снова с тревогой оглядываясь, - тилько кажутся крестьянской праци люди и так просты: "Фома друг, Фома хороший человек, сидай, Фома, с нами вечерить. А вчера в ночи...

Фома говорил длинно, подыскивал выражения, запинался. Некоторые слова ему было трудно произносить. Не стану приводить его рассказ целиком. Существо же заключалось вот в чем.

Прошлой ночью, после большого перехода, впервые расставили мы палатки и легли спать по-человечески. Василий Петрович, о котором говорил Фома, человек обстоятельный, натянул палатку из парашюта, раздобыл сена, позвал своего дружка Гришу и, так как в палатке оставалось еще место, пригласил и Фому.

Повечеряли, легли, поговорили о том о сем. Фома заснул. Но через час проснулся. Слышит - ребята все разговаривают. Хотел вступить в разговор, но, услыхав несколько слов, решил лучше помолчать, притвориться спящим.

- Лежу, слухаю и прямо зло бере: ах бисово отродье, куркули проклятые, пробрались до радяньских партизан...

Я вызвал двух названных Фомой товарищей. Они уже позабыли свой ночной разговор - так мало значения ему придавали. Но слово за словом вспомнили. И Фома подтвердил.

- Так воно и було.

Перебирали они довоенную свою жизнь. В тот момент, когда Фома проснулся, Василий Петрович говорил:

- Полетела наша жизнь и вернется ли когда такая? А хорошо жили, дуже гарно! Вспомни-ка, Гриша...

- Вы, Василий Петрович, крепче жили, но и нам, конечно, грех жаловаться...

Так начался этот разговор. Что могло в нем вызвать подозрение?

Василий Петрович вспомнил, как его сын Мишка извозил на мотоцикле два костюма, Гриша посетовал на то, что перед войной купил фотоаппарат, а проявлять снимки не успел научиться, и новую железную крышу не успел покрасить, пожаловался на свою жинку - ругала его, что он много денег тратит на книги, а сама сколько извела их на крепдешин, чулочки, туфельки...