Алексей Федоров - Вперед, на запад ! (Подпольный обком действует - 3)

Потом, когда мать выпустили по какой-то там амнистии, она переправила Лилю в СССР. Об этом позаботился МОПР. Везли тайно - через Вену, через Тюрингию... Она училась в детском доме, в Москве... Стала нашей советской гражданкой, окончила Институт журналистики... Сколько она просила редактора "Комсомольской правды" - отправьте в партизаны, я хочу мстить за отца, я хочу в бой!.. Ну что же... Вы знаете, Лиля попала в партизанский отряд и погибла. Алексей Михайлович говорит "зря".

- Нет, нет, я уже не говорю...

- Разве только в этом дело, Алексей Михайлович? То есть разве нет у нее личных достоинств, а только имена родителей? Вспомните, Алексей Михайлович, хотя бы, как спорила она с Цимбалистом... Цимбалист, товарищи, храбрейший хлопец, он остался у Попудренко. Он один из первых пошел на железку, на взрывы. Дело еще не было освоено. Риск большой... Он имел право считать себя героем. Так вот он недооценивал работу советского тыла, говорил, что слишком много там бездельников, зря только хлеб едят... Помните, Алексей Михайлович, как его Лиля убеждала, как рассказывала ему и всем нам о работе на эвакуированных заводах. После споров с ней Цимбалист совсем по-другому стал смотреть!.. А как она читала нам книги вслух и стихи!..

- Все-таки ты, Володя, - прервала его Маруся Коваленко, отвлекаешься. Ты ответь Садиленко насчет смерти, что не зря погибла. Ты был при этом?

- Я не был. Я вернулся через два дня. Ходил с Геннадием Мусиенко в разведку... Тоже была история, но об этом пусть Мусиенко расскажет... Возвращаемся. Я ей подарок привез. Она сама любила делать подарки, сюрпризы. Я ей маленький итальянский пистолет привез... Встречаю Васю Коробко. Он говорит: "Лиля погибла!" Я так и подскочил: "Не может быть!" "Вот, - говорит, - смотри, узнаешь?" - И вытаскивает из кобуры пистолет "Тэтэ". Это был Лилин пистолет, я сразу узнал. "Вот, - объясняет Вася, - я забрал. Не было у меня раньше пистолета... Но ты, Володя, не думай, я очень ее жалею. Она хорошая была девка!" И рассказал все. Как сидели в хате, как вдруг совсем близко выстрелы, но скоро кончились. Это нарвались на партизанскую нашу засаду немцы. Ехали и сдуру нарвались. Их быстро расчехвостили... Товарищ Горелый, комиссар первого батальона, выходит. Лиля за ним, Коробко тоже. "Можно, - спрашивает Лиля, - с вами?" Горелый подумал (у нас был строгий приказ командования беречь Лилю, в опасные дела не пускать), прислушался: там уже все кончилось - "можно" сказал. Подъехали они туда. Убитые немцы, лошади валяются. На повозке миномет. Откуда-то вдруг та-та-та - значит, немцы спрятались. Вася Коробко сам лег и Лиле приказал. Она легла, но глаз не спускает с миномета. Помнит, что для партизана значит боевой трофей, да еще оружие... Уж очень ей хотелось взять свой первый трофей. Она на локтях тянется к тем саням, приподнимается, берется за миномет... И тут опять выстрел... Вот и жизни нет... Тут же, на месте, без единого крика... Что же, Алексей Михайлович, разве это зря? Разве не в стремлении, не в душевном желании виден человек?!

- К этому надо уменье. А не умеешь, не берись!

- Правильно! А вот эти молодые ребята и девчата, они ведь тоже не умеют, будем учить их. Будем обязательно! Только вот, если завтра бой и они потребуются! По-моему, будут биться пока и без большого умения! По с революционной яростью, с любовью к Родине и без страха смерти, без боязни, что убьют зря. Так, ребята? Девчата?

И все, кто здесь собрались, крикнули Володе в ответ:

- Правильно! Правильно!

*

Попросили рассказать кого-нибудь из девчат. В землянке, в своей небольшой компании, они делились воспоминаниями. А на больших собраниях уговорить их выступить было дело нелегкое.

Стали медсестры выталкивать вперед Марусю Товстенко - одну из самых опытных наших партизанок. Молодая, крепкого сложения, смелая, ловкая, она пользовалась всеобщим уважением и как медсестра, и как боец, и как комсомолка-общественница. Маруся долго не ломалась. Вышла в освещенный костром круг.

- Хорошо, - сказала она, - могу рассказать и я. Только пусть Алексей Федорович, и товарищ Дружинин, и другие командиры не обижаются. Я буду больше к молодежи обращаться, к девчатам больше, чем к хлопцам. Можно считать, что и я не старая, если мне сейчас двадцать два года... Правильно, говорите? Ну, вот и хорошо.

Я до войны горя не знала, благополучно жила. И все-таки было сознание, что это не просто так, а завоевано для меня партией большевиков. Если война - значит я, крепкая, молодая девчина, должна тоже драться за свою власть и за свою партию. И, хотя я на себя много приняла горя в партизанском отряде, трудных дней и слез, моральных и физических страданий, я ни разу не жалела, что пошла. А я пошла в партизанки добровольно. Как я пошла?