Василий Минаков: Фронт до самого неба (Записки морского летчика)

Генерал собрал всех тут же на летном поле, спросил без обиняков:

— Как настроение, орлы?

— Бодрое… — отнюдь не бодро откликнулось несколько голосов. Остальные молчали, отведя глаза в сторону. Лицо генерала сделалось озабоченным.

— Понимаю. Вести с фронтов хуже некуда, а мы сидим у моря и ждем… Ведь так?

Мы молчали. Стрельба по болтающимся в воздухе тряпочным чучелам, конечно, полезный вид спорта, но где-то неистово воющие стервятники с крестами на фюзеляже обрушивают бомбы на беззащитные города и села, рассеивают подтягивающиеся к фронту колонны наших пехотинцев, и те безнадежно отворачивают взор от родного неба…

Генерал напряженно вглядывался в лица.

— Вот что, друзья, — заговорил наконец. — Если при такой обстановке нас держат здесь, значит, надо. Будете воевать, твердо вам обещаю! А пока, — голос его стал суровым, — никаких рапортов! И никакого нытья! Слышите? Узнаю о чем-либо подобном — обещаю не менее твердо. На всю катушку. На всю катушку командующего! Воинский долг состоит в беспрекословном выполнении приказов. Без обсуждений! У нас, как известно вам, тоже фронт, и все приказы являются боевыми!

Мы приняли стойку смирно. Некоторые опустили взгляд, рассматривая носки ботинок. Те, что успели подать рапорта и теперь вспоминали «катушку» командующего — его дисциплинарные права по уставу.

Генерал еще раз обвел всех непримиримо суровым взглядом. И вдруг улыбнулся.

— Передаю вам то, что самому пришлось выслушать. С превеликим стыдом! Когда сунулся с просьбой об откомандировании в действующую. Так и сказали: "Зарубите себе на носу и передайте своим подчиненным!" Пока не выяснится обстановка, приказано охранять рубежи Родины здесь. И — учиться! Учиться бить врага так, как его бьют наши лучшие воздушные бойцы на фронте. Кстати, слышал, вам уже довелось отражать атаку авиадесанта? И, кажется, «противник» вел себя исключительно тихо и смирно?

Да, Остряков умел наносить удары не только с воздуха. Надо думать, кто-то из его предков не даром заслужил прозвище, легшее в основу этой громкой на тихом Дальневосточном фронте фамилии…

Надеяться и не ныть. Этому учили все примеры жизни.

…Помню нашего преподавателя по труду Матвея Матвеевича Горяинова. Был он всегда чем-то озабочен, вечно в стружках, от его фартука исходил волнующий запах авиационного клея, эмалита. Матвей Матвеевич вел в нашей школе кружок авиамоделистов, и в его разговорах со старшеклассниками мелькали заманчивые, удивительные слова: нервюра, лонжерон, хорда… Должно быть, и заметив в моих глазах страстную тоску и зависть, мастер, сам пригласил меня в кружок, хотя я еще и не дорос до такой почетной работы. Боже мой, что это было за волшебство! Я даже думать не мог, что в нашей школе существует такой чудесный класс. Все стены завешены схемами, плакатами, чертежами, моделями самолетов и планеров… Но самым удивительным было то, что все это — дело рук наших школьников.

С тех пор все свободные вечера я проводил в этом классе. Старшие ребята показывали, как и что делать, учили читать чертежи…

А весной, когда сходил снег, просыхали лужи и поле за кирпичным заводом покрывалось первой зеленью, устраивались соревнования. Каких только моделей тут не было! Планеры всех видов, самолеты с простыми фюзеляжами и балочными, с пружинными и резиновыми двигателями, на колесах и на лыжах. Словно огромные бабочки, взлетали и садились они под восторженные крики и бурные аплодисменты сотен ребят и взрослых…

Но однажды Матвей Матвеевич сказал нам, уже, в свою очередь, ставшим в кружке старшими:

— Вот что, ребятки. Все, что я знал, я вам отдал! Больше учить вас нечему. С этого дня каждый должен искать себе дальнейший путь. Поспешите, иначе авиация вас обгонит![16]

Авиация, действительно, росла и мужала быстрее нас.

…И вот белая лунная ночь, путь по пустынным улицам, вдоль палисадников, занесенных пушистым снежком. Как невиданно красив наш город! В самом деле, я никогда его таким не видел. Чистые, посеребренные дома, гладкие улицы, вдали море огней — белых, красных, зеленых. Я и не догадывался, что существуют такие города и такие чудесные ночи…

Дома рассказал обо всем, что произошло на вечере в горкоме комсомола, о том, что я записался в аэроклуб. Родные восторга не разделили. Бабушка всплеснула руками, запричитала:

— Чего надумал, не приведи господь! Сломаешь шею…

Брат Николай скептически оглядел мою по-мальчишески щупленькую фигуру: