Татьяна Гончарова - Эпикур

Не будет преувеличением утверждать, что вся идейно-мировоззренческая борьба последующих четырех-пяти столетий разворачивалась в основном как борьба между стоиками и эпикурейцами, хотя трактовка этих учений, безусловно, претерпела со временем определенные изменения и, широко распространившись, приобрела более упрощенный характер. С середины II века до н. э. эпикуреизм начинает проникать и в Рим, однако на весьма сомнительных правах по сравнению со стоицизмом, который более соответствовал мировоззренческому складу, традиционной морали и общественно-политическим интересам римлян и сделался со временем чуть ли не официальной идеологией. И в то время как к стоицизму тяготели многие известные политики, государственные деятели и впоследствии даже императоры, эпикуреизм стал идейным знаменем целого поколения творческой молодежи первой половины I века н. э. (к которому, в частности, принадлежал великий лирик античности Гай Валерий Катулл), стремившейся к освобождению личности от сковывающих установлений стародедовской морали и официальной идеологии, не приемлющей стоической концепции жизни как всего лишь подготовки к не нами заданной высшей цели и прославлявшей завещанную Эпикуром людям радость бытия. Многим молодым людям того времени казалась такой заманчивой возможность прожить жизнь так, как хочется, как хотелось бы — разумно и одновременно приятно, вне страхов и тревог, и каждый из них согласился бы с Торкватом (собеседником Цицерона в его знаменитом диалоге «О пределах добра и зла»), в таких вот словах восхищавшимся Эпикуром: «А ведь это, по-моему, был единственный, который освободил умы людей от величайших заблуждений и преподал все правила, ведущие к разумной и счастливой жизни».

Страстным последователем и поклонником Эпикура был, как уже не раз говорилось ранее, поэт Тит Лукреций Кар, переложивший учение Спасителя людей в прекрасные строфы своей бессмертной поэмы «О природе вещей». Это был вдохновеннейший из апологетов материализма, он казался современникам человеком несколько странным и, пожалуй, не от мира сего, когда он повествовал о тайнах Вселенной с тем же «неким восторгом и священным ужасом», что и глубоко почитаемые им греческие мудрецы. Для Лукреция сын самосского клеруха Неокла был ни более, ни менее чем бог: «Богом он был, мой доблестный Меммий, поистине богом», — писал он, обращаясь к своему покровителю, римскому патрицию Гаю Меммию, тоже как будто бы стороннику эпикуреизма, в доме которого поэт выступал с чтением отрывков из своей поэмы:

Очень может быть, и весьма вероятно, что на чтении этом присутствовал и Марк Туллий Цицерон. У великого оратора было сложное, противоречивое отношение к бессмертному основателю Сада: с одной стороны, мало было и до и после него опровергателей эпикуреизма более сильных и более непримиримых (даром что он учился одно время у греческого эпикурейца Федра, известного своими атеистическими воззрениями и утверждавшего атомистическое строение Вселенной). А с другой стороны, Цицерон всегда отдавал должное чистоте помыслов и поступков Эпикура, соглашаясь с тем, что тому были присущи «строгая умеренность и самообладание, мужество, самое широкое дружелюбие, любовь к родителям, нежная заботливость по отношению к друзьям, гуманное обращение с рабами, полное согласие жизни с теми нравственными идеалами радостного и невозмутимого мира душевного, который он себе поставил». Но это относительно личности самого Спасителя людей, что же касается его философии, то в Эпикуровой физике Марк Туллий видел лишь весьма ухудшенный пересказ блестящих построений Демокрита: «В естественных науках… он совершенно чужой человек. Он повторяет слова Демокрита, лишь очень немногое изменяя, но, по моему мнению, каждое его исправление есть ухудшение». Для великого римского мыслителя остался, по-видимому, так и непостигнутым глубокий смысл этих, на его взгляд, совершенно несущественных изменений в атомистической теории Демокрита, в то время как именно они легли в основу всей философской концепции Эпикура — его главного тезиса о возможности свободы воли и выбора для человека. Да и сам этот тезис был в представлении высокоумного последователя стоицизма не более чем самонадеянной ложью, хвастливым самообманом не слишком образованных людей, далеких от понимания истинных законов мироздания.