Михаил Барро - Маколей. Его жизнь и литературная деятельность

Решительное заявление главы тори Веллингтона о желании противодействовать парламентской реформе и, наконец, существование в среде самих вигов сомнительных сторонников лорда Грея, как это видно из письма к Гизо, – все это до конца прений делало исход борьбы совершенно неизвестным для обеих сторон. Правда, стол спикера был завален петициями разных обществ в пользу билля, но большинство этих петиций исходило из центров, не имевших, в силу прежнего закона о выборах, своих представителей в нижней палате, и потому не обладало обязательной силой для какой-либо группы депутатов, за исключением все тех же принципиальных сторонников реформы. Ряды противников билля увеличивались еще и результатами его принятия. Кроме наделения представительством новых политических центров и понижения избирательного ценза, этот билль предусматривал уничтожение так называемых «гнилых местечек» и заранее лишал таким образом полномочий людей, которые, подобно Маколею, были представителями этих местечек, но не имели его мужества вотировать за реформу.

День 30 марта 1831 года, когда был принят билль, принадлежал поэтому к числу редких исторических моментов. Маколей сравнивал его с днем, когда Цезарь упал под кинжалами заговорщиков, или с днем, когда Кромвель взял булаву со стола спикера. Палата была переполнена. Когда удалили посторонних, в ней оказалось 608 депутатов, но самый опытный глаз не смог бы определить, сколько проголосовало «за» и сколько «против». Голоса подсчитывали, как последние капли воды в безводной пустыне, слабая надежда одних сменялась слабой надеждой других, а к Маколею опять возвратилась способность видеть в окружающих библейские личности, и образ предателя Иуды сливался у него с лицами противников билля. Наконец голосование кончилось. Виги победили большинством одного только голоса, к тем большей радости, что почти рассчитывали на поражение. Что касается Маколея, то он даже заплакал от волнения, когда узнал о победе. В Лондоне тоже с напряженным вниманием следили за парламентской борьбой. Первым вопросом извозчика, нанятого Маколеем, был вопрос о билле: «Прошел ли билль, сэр? – Да, большинством одного голоса. – Слава Богу, сэр…»

Результат голосования нижней палаты перенес вопрос о реформе в палату лордов. Здесь судьба его была известна заранее. Лорды отвергли билль дважды, вторично – после роспуска парламента. Чтобы сломить эту оппозицию, король хотел назначить сразу несколько новых пэров, но к этой мере не пришлось прибегнуть, потому что лорды решили наконец уступить давлению общества и правительства, и билль сделался законом. Как один из самых ревностных поборников реформы, Маколей был единодушно избран от Лидса в депутаты обновленного парламента. Он принимал здесь деятельное участие в дебатах об ирландском самоуправлении, причем высказался против особого ирландского парламента; в дебатах об английских католиках, причем поддерживал их сторонников; выступал против чрезмерных доходов англиканской церкви; наконец, выступал за равноправие евреев.

Речи Маколея всегда были событием парламентских заседаний. Как только разносилась весть, что он собирается говорить, депутаты спешили к своим местам, парламентские чиновники покидали свои бюро и даже буфетная прислуга искала местечка, чтобы послушать оратора. Маколей говорил плавно, почти не переводя дыхания, несколько монотонным голосом, заложив левую руку за спину и делая правой небольшие редкие движения. Его речи были своего рода essays, только ненаписанные, но столь же прекрасные во всем, что было автором неспеша и строго обдумано. Напротив, когда надо было возражать, когда начинался перекрестный огонь коротких, но метких дебатов, Маколей вдруг как бы терял свое красноречие и, окончив главную речь за или против, большей частью молча сидел на своем месте. Писатель одерживал в нем верх над оратором. Он чувствовал это сам и потому, с первых дней своей парламентской деятельности, подумывал о более спокойном и подходящем поприще. К тому же материальное положение его и его родных все еще было неудовлетворительно, и он с большой охотой принял предложенную ему должность члена верховного индийского совета и в 1834 году распростился с парламентом. Ему улыбалась при этом перспектива побывать в неизвестном крае, освежиться новыми впечатлениями, наконец, возможность сколотить небольшой капитал для безбедного существования, так как жалованье назначалось большое —150 тысяч рублей в год.