Юлий Малис - Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

Иоганн Мюллер не был главою научной школы в обыкновенном смысле этого слова. Он не возводил своих взглядов на непогрешимые догматы, обязательные для его учеников как последователей известной школы. «Не существует, – говорил Вирхов впоследствии (1858), – школы Мюллера в смысле догматов, так как он не преподавал их – но лишь в смысле метода. Естественнонаучная школа, которую он образовал, не знает общности известного учения, а лишь общность твердо установленных фактов и еще того более – общность метода». Этот метод – «точный», естественнонаучный метод, который зиждется на наблюдении и опыте и который ставит своею задачей – твердое установление фактов. «Один человек, – заявляет Гельмгольц в своей прекрасной речи «Мышление в медицине» (« Das Denken in der Median»), – по преимуществу придал нам энтузиазм к работе в истинном научном направлении, а именно – физиолог Иоганн Мюллер. Все теории были для него лишь гипотезами, которые подлежат испытанию путем фактов и о которых решают единственно и только единственно одни факты».

Из знаменитого физиологического триумвирата учеников Мюллера – Гельмгольца, Брюкке и Дюбуа-Реймона – последний рисует нам в живых и симпатичных красках, как учил и как влиял на своих учеников Иоганн Мюллер.

«Как сам он, – пишет Дюбуа-Реймон, – всюду стоял на собственных ногах, так и от учеников своих требовал, чтобы они умели сами себе помочь. Он ставил задачи и давал толчок; в остальном он довольствовался, употребляя химическое сравнение, некоторого рода каталитическим воздействием. Большего и не требовалось. Он действовал так, как, по выражению Гёте, действует красота, – одним лишь своим присутствием. Его окружало, в глазах учеников, какое-то демоническое очарование, как Наполеона I в глазах его воинов, и «Soldats, l'Empere ur a l'oeil sur vous» [1]было достаточно и для нас, чтобы возбудить в нас высшее напряжение сил. Если я пытаюсь анализировать это очарование, то оно, мне кажется, лежит в том, что всякий, кто был вблизи его, испытывал, сознательно или бессознательно и каждый по-своему, увлекающее влияние могучей личности, которая сама, поступаясь всякими иными соображениями, всякими жизненными наслаждениями, всякими удобствами, – преследовала идеальную цель с серьезностью, которая граничила с угрюмостью и со всепобеждающею страстностью. Высшею же наградою для нас было, когда Мюллер забывался на миг, оставлял свою суровую серьезность и пускался в общечеловеческие разговоры и шутки. Мюллер воздерживался от воздействия на ход возбужденных им исследований, зато он и предоставлял своим ученикам самую широкую свободу в их развитии и склонностях. Он уважал всякую самостоятельность. Этим объясняется, что среди его учеников именно те, кто проводил далее его наиболее характерные стремления в физиологии, могли находиться в глубоком и открыто выраженном противоречии с ним, причем на взаимные отношения, установившиеся между Мюллером и ими, это никогда не бросало малейшей тени. Таким образом, Мюллер, нисколько не стараясь о том, никогда ни устно, ни письменно не выставляя себя учителем, никогда не употребив, слово «ученик», на самом деле и поистине основал не одну лишь, а несколько школ исследования органической природы, соответственно своей собственной многосторонности. Школы Мюллера, продолжая работать в совершенно различных направлениях, не имеют ничего общего, кроме того, что огонь, который они берегут и поддерживают, впервые показался из его горна, что все эти школы вопрошают природу в его смысле».

Как все действительно выдающиеся ученые, любящие свою науку, Иоганн Мюллер, в общем, крайне сдержанный, охотно шел навстречу всякому проявлению интереса и любви к науке со стороны своих слушателей. С дальновидностью, присущей великим умам, он узнавал наиболее способных к научным исследованиям. Вирхов принадлежал к тем немногим избранным par exellence, которых Мюллер особенно приблизил к себе и с которыми состоял в непосредственном личном общении. Установившиеся на студенческой скамье отношения Вирхова с его «незабвенным учителем» перешли впоследствии в дружбу, не прерывавшуюся до самой смерти Мюллера. «Немногим, как мне, – говорит не без справедливой гордости Вирхов, – выпало на долю в каждой важной стадии своего научного развития видеть себя подле нашего учителя. Его рука направляла первые шаги новичка, его устами как декана мне присуждена была докторская степень, его теплый взгляд встречал я, когда, опять-таки в его деканство, читал мою первую публичную лекцию как приват-доцент. Из большого числа его учеников я единственный был призван, по его собственному предложению, занять место рядом с ним в тесном кругу факультета, и мне он добровольно предоставил важную область своих исконных владений».