Вот и все, что можно сказать об этой стороне жизни Лапласа. К счастью для него и для науки, он как нельзя лучше воспользовался своим положением для упорного труда, поглощавшего все его время. Совесть не нарушала его покоя; она у него не отличалась особенной чуткостью. В своем рабочем кабинете Лаплас был действительно велик, но, выходя из него, становился мелочным человеком. Его ум, вечно занятый грандиозными работами, никогда не взвешивал его действий и поступков, в которых, по всей вероятности, проявлялось влияние привычек, приобретенных во время его темного детства. Он это хорошо чувствовал сам, иначе чем объяснить его постоянное желание скрыть от глаз современников и потомства всю, так сказать, изнанку своей жизни.
У многих великих людей заметно стремление объяснять свои особенности; в сохранившихся изречениях находим мы ключ к их внутренней жизни. Но Лаплас не оставил нам после себя такого наследства. Он говорил немного. Знакомство с биографиями других великих современников Лапласа – Монжа, Бертолле, Бальи, Кондорсе и Араго – проливает, однако, некоторый свет на личность великого астронома XVIII столетия. Фурье в своей похвальной речи Лапласу, как видно, ощущал потребность сказать что-нибудь хорошее о его нравственных качествах и, по весьма понятной причине, вдруг от Лапласа перешел к Лагранжу: «Лагранж был столько же философ, сколько и математик. Он доказал это всей своей жизнью, умеренностью желаний земных благ, глубокой преданностью общим интересам человечества, благородной простотой своих привычек, возвышенностью души и глубокой справедливостью в оценке трудов своих современников. Лаплас был одарен от природы гением, заключавшим в себе все необходимое для свершения громадного научного предприятия…»
Видно было, что Фурье, не найдя в нравственных качествах Лапласа ничего достойного особенной похвалы, заговорил о Лагранже, а потом так круто перешел к характеристике умственной деятельности Лапласа. Посмотрим, что еще в нравственном отношении можно сказать о Лапласе. В общественной деятельности он часто вел себя без малейшего достоинства: изменяя свое знамя, смотря по обстоятельствам, и угождая духу времени, он унижался до того, что подавал голос за возвращение к григорианскому календарю. Посвящая первое издание своего «Изложения системы мира» Совету пятисот, Лаплас писал:
«Самые большие благодеяния астрономических наук заключаются в рассеянии заблуждений, порожденных незнанием истинных отношений в природе, заблуждений пагубных тем более, что весь наш общественный строй должен основываться единственно на этих отношениях, на правде и справедливости. Откажемся же от вредного предубеждения, что иногда полезно обманывать людей для их собственного счастья. Роковой опыт доказывает во все времена…» и т. д. В 1824 году маркиз де Лаплас вычеркнул эти искренние строки из своей «Системы мира». Отсюда следует, что Лаплас в глубине души небезучастно относился к действительности, но боялся выражать свои мысли и убеждения, когда они шли вразрез с мнениями властей. Великий человек держал себя в этом случае как человек совсем «маленький».
Природная осторожность Лапласа развилась, конечно, в высшей степени под влиянием внешних условий, ввиду ужасных тюрем Люксембурга, из которых выходили только на эшафот, и объявлений, напечатанных крупными буквами, что все покровительствующие осужденным подвергаются смертной казни. Нам известно, какой степени тогда достигала паника.
Кондорсе просил людей, которым благодетельствовал в продолжение двадцати лет, приютить его на одни сутки; они же согласились только на то, что садовая калитка будет отперта для него на ночь, а до того времени эти друзья предоставляли Кондорсе укрыться в каменоломнях Кламори и, чтобы ему там не было скучно, снабдили его посланиями Горация.
В это время всякий не обладавший геройством спасался, как мог. После казни Лавуазье многие были убеждены, что сотоварищи могли за него вступиться, но в тот момент ужас оковал всех. Нам известно, однако, в каких сильных словах выражал свое горе Лагранж по поводу смерти Лавуазье, но мы не знаем, что происходило в то время в душе Лапласа, который был очень близок с Лавуазье. Во всяком случае, то, что мы знаем о Лапласе, не говорит в пользу его безусловной холодности и жестокости. Там, где не было замешано чувство самосохранения, Лаплас обнаруживал, как мы увидим, очень тонкие чувства. Он был, безусловно, хороший семьянин, заботливый отец и муж, хотя и в высшей степени аккуратный, педантичный и скупой человек, сумевший устроить себе тихий, удобный угол, в котором мог создавать свои великие труды. Лаплас говорит в своем сочинении Изложение системы мира: «Даже в науке революции самые необходимые и полезные никогда не обходились без игры страстей и жертв несправедливости». Такие слова, бросающиеся нам в глаза в чисто научном трактате, доказывают, что в душе Лапласа иногда было не так спокойно, как это всем казалось, хотя он всегда владел собою настолько, что мог работать.
Читать дальше