Мария Давыдова - Джакомо Мейербер. Его жизнь и музыкальная деятельность

Бедный Вебер напрасно заранее радовался. Месяца через два из Дармштадта пришел целый большой пакет, но каково было разочарование Вебера, когда он нашел в нем не восторженное письмо, которого ожидал, а объемистую рукопись, рукопись самого Фоглера – целое сочинение о том, как должно писать фуги. Это сочинение состояло из трех частей: первая заключала в себе все главные правила фуги; во второй разбиралась фуга Мейербера и приводились неопровержимые доказательства ее негодности; третья часть состояла из фуги Фоглера, написанной на тему Мейербера. В этой фуге каждая нота была основана на логической последовательности и объяснена теоретическими правилами.

Бедный Вебер впал в немалое уныние. Мейербер же, напротив, еще с большим рвением принялся за изучение теории: завладев драгоценной рукописью, проливавшей новый свет на его познания, он стал тщательно, нота за нотой, изучать ее и изучал до тех пор, пока не был в состоянии написать фугу по всем правилам, изложенным аббатом Фоглером, которому послал опять свое новое произведение.

На этот раз ответ не замедлил прийти. «Приезжайте ко мне, – писал ему Фоглер, – я приму вас, как сына, и помогу вам почерпнуть познания из самых источников науки». Это было истинным торжеством для Мейербера, и он всей душой устремился в Дармштадт.

Родители его были настолько лишены религиозных и других предрассудков, что не остановились перед мыслью послать своего сына в католическую школу и поручить его дальнейшее воспитание католическому патеру. Видя страстное желание сына, они согласились на его неотступные просьбы. Молодого человека снарядили в дорогу; следуя моде того времени, он приобрел себе изящный альбом, в который его учителя, друзья и многие из выдающихся людей, его знакомых, вписали напутствия и пожелания самого трогательного содержания. В 1810 году Мейербер очутился в Дармштадте. Школа аббата Фоглера пользовалась в то время громкой известностью, в нее со всех концов Германии стекались многочисленные ученики. Мейербер действительно был принят, как сын, и благодаря своему состоянию имел возможность поселиться у самого аббата. В одно время с Мейербером в школе находились Карл Мария Вебер, будущий бессмертный творец «Фрейшютца», и Генсбакер (позднее капельмейстер церкви св. Стефана в Вене); между талантливыми юношами завязалась вскоре самая тесная дружба, которая продолжалась неизменно всю жизнь. Вебер, кроме музыкального таланта, обладал еще крупным поэтическим дарованием, и, не будь он музыкантом, он был бы, наверное, выдающимся поэтом. Он сочинил слова ко дню рождения Фоглера, на которые все три друга сообща написали музыку. Изящный, благовоспитанный Мейербер не сразу привык к шумной, необузданной толпе своих товарищей, среди которых находились юноши всех сословий, религий и состояний; но мало-помалу он втянулся в эту пеструю, беспокойную жизнь, сблизился с товарищами, которых охотно угощал вкусными лакомствами, присылаемыми ему родителями, и снабжал книгами из своей богатой библиотеки.

Школьный день начинался постоянно обедней, которую служил сам аббат при содействии Вебера. После этого он раздавал своим ученикам задачи, состоявшие обыкновенно из церковных тем на Kyrie eleison [1], Sanctus [2]и так далее; эти задачи должны были быть исполнены в течение дня. Часы отдыха посвящались дружеским беседам или веселым прогулкам по окрестностям Дармштадта. В воскресенье и в праздники после обедни вся компания направлялась в собор, где два органа предоставлялись в их полное распоряжение. За один из них садился Фоглер и предлагал мотивы, которые ученики его по очереди развивали за другим органом; тут они могли давать полную волю своей фантазии, своему молодому вдохновению, и между ними происходили настоящие музыкальные состязания. Из-под пальцев гениальных учеников лились такие богатства, что, по выражению Крейцера, глаза слепило от чрезмерного блеска. «Когда эти блестящие импровизаторы, – говорит он дальше, – без правил, предаваясь лишь пылу своего вдохновения, гнались за неизвестным, скрещивая ритмы, планы, модуляции по своему произволу, то добрый учитель останавливался пораженный: он не узнавал более своих послушных учеников; он не сердился, но становился грустным. Быть может, гордость его страдала. Эта смелость открывала ему источники вдохновения, из которых ему не дано было черпать. Он сознавал, что прошел лишь половину дороги и что должен остановиться на той ступени, с которой для его даровитых учеников открывался блестящий и цветущий путь».