В речи, произнесенной во время международного тюремного конгресса в Лондоне в 1872 году и посвященной жизни и деятельности Говарда, пастор Беллоус справедливо заметил, что “брак с Лойдор, как бы его ни оправдывали и даже ни восхваляли, видя в нем доказательство нравственной высоты Говарда, в действительности был последствием тех недостатков, которые присущи были его характеру, образованию, воспитанию и, наконец, состоянию его здоровья. И если долг побуждал его поступить таким образом, то этот поступок обнаруживает болезненное, опасное настроение будущего филантропа, в таком понимании долга – больше теплоты, чем света; но как иллюстрация его умственного и нравственного облика – этот факт чрезвычайно характерен”.
Семейная жизнь Говарда протекала мирно; неравный брак не имел для него тех дурных последствий, которые были бы неизбежными, если бы речь шла не о Говарде. Но недолго длилась эта жизнь: на третий год брака жена его после продолжительной болезни умерла. Детей у них, конечно, не было. Говард остался опять один без определенных планов насчет будущего. Раздав имущество, оставшееся после жены, бедным жителям Сток-Ньюингтона, он решил предпринять новую поездку на континент.
На этот раз он направился в Португалию, пораженную в 1755 году страшным бедствием – землетрясением, разрушившим многие города и оставившим без крова десятки тысяч людей. Катастрофа эта привлекла к себе внимание всей Европы, всюду возбуждая сочувствие к обездоленным. Туда-то и решил направиться Говард. Неизвестно в точности, какие цели он имел при этом, что именно намеревался делать на самом месте катастрофы; но нет сомнения, что им руководило человеколюбие.
Поездке Говарда в Португалию, куда он направился морским путем на пакетботе “Ганновер”, суждено было иметь громадное влияние на всю его дальнейшую деятельность; можно сказать, что это предприятие обратило внимание Говарда на область, куда благотворительная деятельность до него мало проникала, где царствовал один мрак без всяких проблесков света.
Но прежде чем перейти к событию, которое необходимо отметить особенно и в котором нельзя не видеть зародыша могучей деятельности Говарда на поприще тюремной реформы, нелишне задаться вопросом, чем объяснить то, что, обладая недюжинной энергией и инициативой, будучи воодушевлен добрыми намерениями, искавшими осуществления почему-то в чужих далеких краях, – Говард не находил поприща для деятельности у себя дома?
На этот вопрос мы не находим ответа в биографиях Говарда. Но нам кажется, что объяснение заключается как в личных особенностях Говарда, так и в некоторых внешних условиях. Всё, как уже известно из биографии Говарда, показывает, что он не был ни рожден, ни воспитан для того, чтобы стать политическим деятелем. Его спокойное, созерцательное, если можно так выразиться, детство, не развившее в нем ни общительности, ни честолюбия, – некоторая умственная неподвижность, несомненно обнаруженная Говардом, в связи с недостаточным его образованием, нисколько не содействовали тому, чтобы естественный запас силы и энергии, присущей характеру Говарда, нашел применение на политическом поприще. К тому же он отличался крайней независимостью взглядов, и его женитьба достаточно доказывает, как мало обращал внимания Говард на общественное мнение, на установившиеся понятия; человека с таким характером трудно представить себе в водовороте политической жизни, где все условно, все основано на компромиссе.
Если бы Говарда предназначали к богословской карьере – он, наверное, внес бы в эту деятельность много души и был бы на своем месте в роли пастора, но к этой деятельности он не был подготовлен. Естественно, филантропическая деятельность оказывалась для него наиболее подходящей: это было поприще, где Говард мог оказаться на высоте. Но так называемая частная благотворительность, помощь нуждающимся – случайная и незначительная – едва ли могла его удовлетворить. Филантропическое поприще как область общественной деятельности, служение не людям, а человечеству, – вот что нужно было Говарду. Неудивительно, что прежде чем мягкий, ищущий, где бы можно сделать больше добра, взор филантропа остановился на мрачных обиталищах отчаяния и порока – тюрьмах, – Говард бездействовал, не находя применения для своих сил.
Необходимо уяснить себе, что “доброта” Говарда не была добротою нервно размягченных субъектов, творящих добро для облегчения страдания, которое они не могут равнодушно переносить. В такой доброте, в большинстве случаев бессистемной и случайной, есть нечто слабое, нечто эгоистичное, хотя и не в дурном смысле этого слова. Такая доброта не ищет себе применения – она действует там, где ей приходится встречать нужду и страдание. Доброта Говарда была иного свойства. Она вполне уживалась с удивительною твердостью характера, со строгостью, с педантической точностью и последовательностью; эта доброта, превращенная в догмат, ищущая применения и стремящаяся создать нечто прочное, представляла собою запас душевной силы, не способной тратиться на мелочи...
Читать дальше