Андрей Каменский - Авраам Линкольн. Его жизнь и общественная деятельность

Среди всех этих государственных забот и непомерной умственной работы Линкольн, однако, оставался тем же бесконечно добрым и простым человеком, каким был и во время своей молодости. Преобладающие черты его гуманной натуры выступали теперь с особенной яркостью, и потому мы приводим ниже несколько характерных эпизодов из его жизни в Вашингтоне во время войны, заимствованные из книги Карпентера “Шесть месяцев в Белом доме”.

Во время одного из многочисленных приемов в Белом доме Линкольн заметил болезненного вида мальчика лет тринадцати, ожидавшего своей очереди. “Поди сюда, мой мальчик, – подозвал его Линкольн, – и расскажи мне, что тебе нужно”. Мальчик отвечал прерывающимся голосом: “Господин президент, я был два года барабанщиком в полку, но полковник рассердился на меня и прогнал. Я заболел и долго пролежал в госпитале. Меня только что выписали, и я пришел к вам просить – нельзя ли что-нибудь для меня сделать”. Президент ласково посмотрел на него и спросил его, где он живет. “У меня нет дома”, – отвечал мальчик. “Где твой отец?”. “Он умер на войне”. “Где твоя мать?” – продолжал президент. “Мать также умерла, у меня нет ни матери, ни отца, ни братьев... никого нет”, – отвечал он, заплакав. Глаза Линкольна наполнились слезами. “Не можешь ли ты продавать газеты?” “Нет, – сказал мальчик, – я еще слишком слаб; доктор не позволил мне больше оставаться в госпитале, а у меня нет денег и некуда идти”. Эта маленькая сцена, по описанию свидетелей, была до крайности трогательна. Президент вынул карточку и написал на ней несколько строк с просьбою позаботиться о бедном мальчике, передал ее просителю и указал, к кому обратиться. Мальчик ушел с улыбкою на лице, успокоенный мыслью, что он нашел теперь себе друга в лице президента Соединенных Штатов.

В другой раз двое стариков-провинциалов дожидались в приемной своей очереди говорить с президентом. “Ну, теперь твой черед, – сказал старик жене, когда Линкольн отпустил предшествующего посетителя. Старушка выступила вперед, сделала низкий реверанс и сказала: “Господин президент”. Линкольн повернулся и, пожав ей руку, спросил самым ласковым голосом: “Чем могу вам служить, добрая леди?” – “Господин президент, – продолжала старушка, – я так смущена, что едва могу говорить. Мне еще никогда не приходилось разговаривать с президентом. Я – преданная Союзу женщина, живу в Мерилэнде; сын у меня тяжело ранен, лежит в госпитале; я просила отпустить его ко мне, но мне сказали, чтобы я обратилась к вам. Когда началась война, я послала его драться с южанами; если вы позволите мне взять его домой, я его выхожу, и как только поправится, он опять пойдет усмирять мятежников-южан. Сын у меня хороший мальчик и не станет увиливать от службы”. Губа Линкольна задрожала, когда он выслушал старушку. “Да, да! Благослови вас Бог! Вам отдадут сына, если только он в силах двинуться из госпиталя”, – и он написал ей записку к доктору.

Один из генералов действующей армии, рассказывая об отвращении, которое питал Линкольн к смертной казни за военные провинности, приводит следующий случай: “В первую же неделю после приема командования у меня оказалось двадцать четыре дезертира, приговоренных военным судом к расстрелу. Приговор должен был подписать президент. Он отказался. Я поехал в Вашингтон для личных объяснений. “Господин президент, – убеждал я его, – этот пример необходим; иначе армии грозит полный упадок дисциплины. В этом случае помилование нескольких человек отзовется гибелью для многих”. “Нет, генерал, – отвечал он мне, – и без того множество вдов проливают слезы в Соединенных Штатах. Не требуйте от меня, чтобы я увеличил их число; я не сделаю этого”.

Сенатор конгресса мистер Келлог, находясь в Вашингтоне, получил телеграмму, что один из его соседей, которого он уговорил поступить в армию, приговорен за важную провинность военным судом к расстрелу – на следующий же день. В страшном волнении бросился он к военному министру; но все просьбы о помиловании были безуспешны. “Уж слишком много таких случаев осталось безнаказанными”, – отвечал тот. В совершенном отчаянии Келлог из военного министерства направился в Белый дом. Часовой не хотел пускать его. Было уже поздно, и президент лег спать. Преодолев все препятствия, Келлог пробрался к нему в спальню и взволнованным голосом рассказал о содержании полученной им телеграммы. “Этого человека нельзя расстрелять, господин президент, – говорил он. – Я не оправдываю его. Но ведь это мой старинный сосед: как же я допущу, чтобы его расстреляли!” Линкольн, лежа в постели, спокойно выслушал своего старого коллегу и сказал наконец: “Да, я сам думаю, что расстрел не пойдет ему впрок. Дайте-ка мне перо”, – и он написал приказ о помиловании.