В. Васильев - Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

До сих пор у нас немало оказывается писателей, которые все злополучия первой французской революции приписывают тому, что законодательная власть находилась в руках одной палаты. Однако же прецедент собрания нотаблей доказал с неотразимой ясностью, что из Генеральных штатов ничего не вышло бы, кроме дальнейшего взаимного озлобления и ненависти между народом и привилегированными сословиями, если бы дворянство и духовенство заседали отдельно и пользовались правом veto. Напрасно видят якорь спасения в двух палатах: делать глупости можно и при двух, и при трех палатах и не делать их – при существовании одной. Если одна палата может вызвать беспорядки, ожесточая меньшинство, то при двух палатах неразумное сопротивление верхней может вызывать анархию, доводя до отчаянья большинство. Стоит познакомиться с историей Пиренейского полуострова и Южной Америки, чтобы убедиться, что две палаты не сделают благоразумными неблагоразумных людей; они не избавили Соединенные Штаты от войны между аболиционистами и плантаторами. При тех условиях, в которых находилось дело, слить выборных в одну палату представлялось единственным путем, на котором возможен был успех. Энергия, обнаруженная при этом представителями среднего класса, вписала славную страницу во французскую историю; этим устранена была необходимость такой же междоусобной войны, какая разгорелась при Карле I в Англии. Но, создав единую палату, нужно было позаботиться о всеобщем соглашении. Когда дворянство отказывалось присоединиться к третьему сословию, тогда оно мотивировало свой образ действия тем, что оно превосходит третье сословие и образованием, и опытностью в государственных делах. В этом была доля правды, но именно поэтому оно сделало бы хорошо, если бы благоразумно и добровольно присоединилось к третьему сословию, чтобы облегчить проведение реформ и обеспечить их разумность. Последствия показали, что, сопротивляясь неизбежному, оно пострадало гораздо более. Если бы дворянство усердно принялось за оздоровление государства, то оно несомненно даже выиграло бы: возвратило бы себе утраченное влияние на государственные дела.

От открытия Генеральных штатов до 4 августа 1789 года

Правительство было так мало знакомо с условиями, при которых могут правильно функционировать представительные учреждения, что ему на каждом шагу приходилось получать уроки. Вслед за открытием Генеральных штатов Мирабо без всякого разрешения стал издавать газету под заглавием “Генеральные штаты”. Правительство запретило ее. Мирабо вполне основательно доказывал, что народное представительство не может достигнуть своей цели, если избранные будут лишены возможности свободно высказываться в представительном собрании и иметь независимый орган для объяснений со своими избирателями. Париж взволновался, и ему тем легче было действовать, что его избирательные комитеты еще не были закрыты. Правительство испугалось и уступило. Мирабо продолжал свое издание под заглавием “Письма к избирателям”. Дело привело только к тому, что положено было начало привычке принуждать правительство к уступкам посредством народных волнений.

Лишь только народное собрание открылось, дворянская палата поспешила проверить свои полномочия и начать свою деятельность, но палата третьего, то есть среднего, сословия не признала такой проверки достаточной. Она находила, что полномочия представителей должны быть проверены в общем собрании всех палат, а потому приглашала дворянство и духовенство для совместной проверки. Когда же представители высших сословий отказались от этого, она объявила, что полномочия не могут считаться проверенными, избранники дворянства и духовенства не могут почитаться утвержденными в звании представителей, а потому палаты дворянства и духовенства не могут функционировать. Палата третьего сословия отказалась приступить к какой бы то ни было деятельности впредь до проверки полномочий. Дело поставлено было очень ловко: Генеральные штаты не могли функционировать без третьей палаты, требование этой палаты вполне разделялось общественным мнением. Для всякого было ясно, что, отказавшись от совместной проверки полномочий, привилегированные палаты могли сделать односторонний выбор и пристрастно устранять лучших из представителей. По этому поводу говорилось много прекрасных речей. Речи Мирабо можно назвать образцами красноречия. Он сам был преисполнен спокойного сознания своего умственного превосходства над дворянами и духовными, заседавшими в отдельных палатах, и такое сознание своей силы он внушал представителям третьего сословия. Нелепая заносчивость и дворянское чванство унижались им с большим искусством. Еще более умело он относился к королю. Поверхностную сторону английского красноречия он усвоил себе превосходно, но, к несчастью, только поверхностную. Ни он, ни другие либеральные вожди не подумали о том, чтобы согласовать действия даже в такой важный момент, когда один ложный шаг мог низвергнуть дело реформы. Каждый дул в свою дудку, не обращая внимания на другого, и рассыпал удары без толку направо и налево. Мирабо называл Сиеса теоретиком, другие упрекали Мирабо в желании разделить сословия и тому подобное. Каждый был в оппозиции против всех, один предлагал одно, другой другое, и собрание принимало решения наудачу. Всех превзошел бестактностью и нелепостью король.