В. Васильев - Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

После освобождения Мирабо мог торжествовать только несколько дней и вынужден был бежать от отца и долгов в Швейцарию. Там он сошелся со многими замечательными изгнанниками, между прочим с Бриссо, будущим главою жирондистов. Для поправления своих дел ему оставалось одно: примириться с женою и воспользоваться ее богатством; но ни жена, ни ее родственники и слышать об этом не хотели. Мирабо решил взять силой то, чего ему не давали добровольно. Он явился в парламент Экса и потребовал, чтобы его жена или переехала к нему для супружеского сожительства, или удалилась в монастырь.

23 марта 1783 года, свидетельствуют историки, был великий день в истории французского красноречия: Мирабо защищал свое дело перед судом, а ему отвечал Порталис, великий юрист, поставивший себе вечный памятник своими работами при созидании знаменитого и ничем не превзойденного французского гражданского уложения. В этот день Мирабо в глазах публики вполне затмил Порталиса. Публика громко рукоплескала, хотя впоследствии оказалось, что инициаторами рукоплесканий были нанятые Мирабо клакеры. Утверждали, что он с такой силой уничтожал своего противника, что однажды Порталиса вынесли в обмороке. Толпа ломала двери и окна, чтобы его слышать; люди влезали на крыши, чтобы его видеть. Эрцгерцог Фердинанд Австрийский с женою спешили, чтобы не пропустить его речей. Он, по словам современников, стал божеством, боготворимым страною.

Каков же был смысл этих речей, которые производили такое сильное впечатление? Мирабо провозглашал, что он и его жена – два страстно любящих друг друга сердца; они постоянно стремятся соединиться, но враги им мешают; они только и думают друг о друге, но злые люди становятся между ними и не дают им насладиться той нежной любовью, тем упоительным счастьем, на которое они имеют несомненное, законное право. Не верьте тем бумагам, которые она подписала: они подписаны по принуждению; верьте тому, что она писала свободно, следуя одним порывам своего сердца, – и Мирабо читает выдержки из ее писем, полных страстного вожделения, дышащих одним желанием – жить и умереть вместе. Если бы он мог иметь хотя малейшее сомнение в истинных ее чувствах, он никогда не стал бы домогаться того, чего он домогается: это было бы варварство, гнусность – ни на что подобное он не способен. Разве можно себя заставить любить? Всему свету были известны их взаимные измены, его любовные похождения, его отношения с Софи Монье; жену свою он позорил печатно и публично; письма, которые он читал, были написаны, чтобы ввести его в заблуждение в то время, когда она старалась его уверить, что хлопочет об его освобождении, а между тем домогалась продолжения его заключения. Все это не мешало графу сладко петь, а публике неистово рукоплескать и превозносить его красноречие до небес. Порталис был уничтожен его ораторским искусством и все-таки победил: Мирабо проиграл свой процесс, богатства жены ускользнули у него из рук. Пришлось начать новый процесс с отцом, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Суд оставил его под опекой, назначил ему нового опекуна, Виньона, от которого он должен был получить ничтожную, по мнению Мирабо, ежемесячную пенсию в 250 ливров.

Из произведений Мирабо, относящихся к этому времени, обращает на себя внимание его брошюра, написанная против ордена Цинцината, учрежденного в Соединенных Штатах. Американские консерваторы с Вашингтоном во главе задумали создать наследственный класс людей из высших офицеров армии, сражавшихся за освобождение Соединенных Штатов. Эти лица должны были принадлежать к ордену Цинцината, основанному в память войны за освобождение, и носить орденский знак, передававшийся по наследству; выдающиеся лица страны и даже иностранцы могут быть причисляемы к нему, если пожелают. Члены должны вносить известные суммы, из которых составится капитал, предназначаемый для благотворительных и других целей общества. Орден имел уже десять тысяч весьма влиятельных членов, его президентом был выбран Вашингтон.

Для разоблачения этой затеи перед обществом Мирабо издал брошюру, переведенную на английский и немецкий языки. “Что такое орден Цинцината? – аргументирует он. – Это организация, которая создала себя помимо закона, сошлась добровольно с целью породить из себя наследственную военную аристократию и поработить страну, которая только что отвоевала себе свободу. В истории не в первый раз наследственная военная аристократия вытекает из добровольного союза влиятельных воинов. Римская аристократия была первоначально таким же добровольным союзом воинов; вначале они были так же бедны, как и прочее население, ничем от него не отличались. Члены ордена Цинцината уже теперь возвышаются над обществом гораздо более, чем римские аристократы в начале своего существования. А из этих воинов-земледельцев, из этих Цинцинатов выросли гордые патриции, римские сенаторы, которые в своих деспотических руках держали весь тогдашний мир. Французская аристократия вначале также не была сословием, а состояла из высших военных офицеров; она сама себя сделала наследственной. Только понемногу аристократы выделялись из числа прочих граждан, а кончали тем, что признавали себя особой породой, делили все население на два класса: высший, предназначенный господствовать, и низший, судьбою которого было порабощение. То же будет и в Соединенных Штатах; члены ордена Цинцината сражались вместе с народом за его освобождение только для того, чтобы хитростью уничтожить дело его героических усилий. Демократия погибнет, и порабощение народа будет более тяжким, чем при господстве английского короля. Пусть американцы не забывают, что после свержения ига Тарквиния римская аристократия управляла плебеями с большей жестокостью, чем цари; гнет аристократии тяжелее гнета государей. Когда военная аристократия даст американцам почувствовать свою тяжелую руку, они восстанут, начнется смута, а смута кончится тем, что явится спасительный гений, который водворит над ними свою неограниченную власть. Всего опаснее добровольное отношение народа к подобному добровольному союзу, постепенное и незаметное развитие в нем раболепия. Народ вообще склонен преувеличивать заслуги, в особенности военные, и давать лицам, их оказавшим, слишком большую власть над собою. Если же люди, оказавшие заслуги, превращаются в наследственную аристократию, то происходит замечательное явление: чем дольше существуют аристократические роды, тем менее можно считать за живущей аристократией прав, вытекающих из заслуг; умаляясь в своем достоинстве, она оттесняет от заслуг лиц из народа, способных их оказывать, а между тем раболепное преклонение народа перед нею возрастает тем более, чем древнее делаются роды.