Матвей Песковский - Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и военная деятельность

Суворов, однако, чувствовал себя нехорошо. Ему как человеку боевому и честному прямо-таки было стыдно и обидно нелепое промедление в отношении Очакова. Государыня также настойчиво требовала немедленного обращения действий на Очаков. Но Потемкин все оттягивал, словно ожидал, что Очаков должен чудом перейти в русские руки. Наконец по прошествии июня подступил к Очакову и Потемкин. На переход 200 верст ему потребовалось пять недель, потому что он был развращенным сибаритом, но не военачальником.

Обложив Очаков, Потемкин вместо немедленного штурма все оттягивал дело, давая этим неприятелю возможность усиливать укрепления, пополнять состав войска и продовольствие. Бездействовал же он потому, что не имел никакого определенного плана осады и штурма. А как человек малодушный, он избегал всяких дельных советов, боясь упрека в несамостоятельности. Такое фальшивое положение угнетало его нравственно. Он называл Очаков “проклятою крепостью” только потому, что сам не умел ее взять, а других не подпускал к этому делу.

Особенно же тяжело было положение Суворова, остававшегося в позорном бездействии, тогда как он неоднократно уже предлагал взять крепость штурмом. Неудивительно поэтому, что Суворов чрезвычайно обрадовался, когда турки 27 июля сделали большую вылазку на левый фланг осадного расположения, находившийся под его командованием. Столь опытный в военных экспромтах Суворов сразу повел правильный бой с 2 тысячами человек турецкой пехоты, сделавшей вылазку; но число их вскоре же было увеличено подкреплением до 3 тысяч человек. Бой сильно разгорелся и явно клонился в пользу русских войск. Но в это время Суворов получил очень опасную рану пулей в шею и вынужден был передать командование другому. Вместо поддержки Суворова во время боя и немедленного штурма правого фланга неприятеля, совершенно опустевшего во время вылазки, Потемкин не придумал ничего лучшего, кроме посылки четырех приказаний Суворову немедленно прекратить бой и отступить. В четвертый же раз от Суворова потребовали ответа на грозный вопрос: “Как он осмелился без повеления завязать такое важное дело?..” у Суворова в это время извлекали пулю, и он спокойно ответил:

Суворов, конечно, не мог уже оставаться на своем посту под Очаковым и дня через три уехал в Кинбурн совершенно больной, с лихорадкой и обмороками. Но там сним случилось еще и другое несчастье. В кинбурнской крепости без его ведома снаряжались гранаты и бомбы для очаковской армии. Едва Суворов стал немного поправляться, как 18 августа в лаборатории, где производилось это недозволенное “снаряжение”, произошел страшный взрыв, угрожавший даже всей крепости и сильно поранивший Суворова в лицо, грудь, руку и ногу.

Потемкин же все тянул и тянул осаду Очакова, названную Румянцевым в насмешку “осадою Трои”. Наступила особенно лютая зима, с морозами свыше 20 градусов, так и названная в народе “очаковскою”. Солдаты буквально мерзли в землянках, так что от одной стужи убывало по 30 – 40 человек в день. Войска терпели страшную нужду во всем. Солдаты, доведенные до отчаяния, просили о штурме. Но даже и это не подействовало. По армии пошел ропот, дошедший, конечно, и до Потемкина... Штурм состоялся 6 декабря, при 23 градусах мороза, и отличался возмутительнейшей жестокостью. Продолжался он всего час, но сопровождался истинно зверской жестокостью, обратив город в сплошную могилу. Город, отданный на трехдневное разграбление, был совершенно разорен. За это Потемкин получил давно желанного им Георгия 1 класса с бриллиантовой звездой, шпагу, усыпанную бриллиантами, и 10 тысяч рублей. В представлении о наградах был помещен также и Суворов, получивший за поражение флота под Кинбурном бриллиантовое перо в шляпу с буквой К, большой ценности.

Потемкин был так сильно задет Суворовым в своем “властительном самолюбии”, что решил оставить его в тени забвения, затереть. Ввиду этого, при распределении генералитета по войскам обеих армий на 1789 год, Потемкин вовсе не внес Суворова в списки. Последний, своевременно узнав об этом, быстро прибыл в Петербург, представился государыне, поклонился ей, по обыкновению, в землю, жалобно проговорив:

– Матушка, я – прописной!..

– Как это? – спросила Екатерина.

– Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду.