Михаил Барро - Томас Торквемада (“Великий Инквизитор”). Его жизнь и деятельность в связи с историей инквизиции

Не сразу начинался процесс заключенных. Многие теряли здоровье прежде, чем являлись перед судом инквизиции, живые мертвецы в самом истерзанном виде. Процесс начинался не иначе, как по просьбе обвиняемого. Его побуждали к этой просьбе, когда хотели, при посредстве тюремных агентов. Только после этой жестокой формальности его приглашали на заседание трибунала... Под низким узорчатым потолком в небольшой комнате, слабо освещенной крошечными окнами, его ожидали инквизиторы. Они сидели за длинным столом на широкой лавке, подпоясанные веревками, в белых и коричневых сутанах, с небольшими шапками на головах. Тут же находился епископ в парадном облачении, что, впрочем, практиковалось лишь в начале инквизиционной эпохи, наконец – нотариус и докладчик. В это первое свидание с судьями обвиняемого встречали так, как будто ничего не знали о нем, и в то же время различными вопросами старались запутать его и вырвать у него улики. Свидетелей допрашивали отдельно. Обвиняемый их не видел все время допроса. Сами показания их он получал в сокращенном виде, без указания места и времени. Этим предполагалось оградить свидетелей от мщения их жертв, когда последние дождутся свободы. Очная ставка свидетелей возбранялась на том же основании, а сами свидетели могли быть людьми заведомо преступными и лицеприятными. Два свидетеля по слуху считались равносильными очевидцу. Обвиняемый мог отвергать обвинителя лишь в случае явной вражды к нему последнего. Чтобы узнать, не злоба ли руководила доносом, инквизиторы спрашивали у обвиняемого, нет ли у него врагов и кто они. Если он называл их, не упоминая действительного виновника своего ареста, его лишали права опровергать этого виновника. Он мог иметь защитника, но видеться с защитником ему позволялось только в присутствии инквизитора. Существовало, впрочем, формальное запрещение адвокатам и нотариусам защищать еретиков, но оно, по-видимому, не всегда исполнялось. Если улики против подсудимого казались слишком очевидными или, по личным расчетам инквизиторов, считались такими, трибунал немедля произносил приговор и отсылал подсудимого в темницу до исполнения этого приговора. Только полное признание справедливости обвинения могло уменьшить наказание подсудимого, и к этому прибегали часто, чтобы избегнуть ужасов полного дознания. Инквизиторы сами решали, действительно ли откровенно и чистосердечно сознание их жертвы...

Кто отрицал обвинение при наличии тяжких улик, того объявляли упорным. Из зала трибунала его дело переносилось в камеру пыток, in loco tormentorum. Камера пыток обыкновенно помещалась в подземелье, узкие коридоры со многими поворотами вели туда, ни один вопль не доносился оттуда наружу... “Такого-то числа, месяца и года”, как гласила инквизиционная формула, узник выводился из темницы и водворялся в месте мучений. При пытке, согласно инструкции Эймерика и Торквемады, находился инквизитор, иногда доктор, писец для записывания показаний и слуги трибунала в черных одеждах, с глухими капюшонами на головах, лишь с отверстиями для глаз и рта.

В религиозных процессах пытка впервые применяется в 1114 году. Тогда пытали водой еретиков-катаров. В 1157 году вальденсов пытали раскаленным железом. Иннокентий III запретил было это варварское средство добывать признание, но с 1233 года почти все процессы сопровождались “умалением членов”. Сперва, впрочем, уже в месте мучений, опять прибегали к убеждению. Еретику грозили муками ада, наконец ближайшими муками – пыткой. По совету Эймерика, его раздевали быстро и с выражением печали, чтобы сильнее потрясти его испугом, затем раскладывали перед ним орудия допроса и еще раз убеждали сознаться. Это было так называемое “кроткое увещевание и отеческое побуждение” (benigne monitus, paterne adhortatus, – говорилось об этом в протоколах инквизиции и между прочим в процессе Галилея). Неудача убеждений приводила обвиняемого к суровому испытанию, al rigiroso esame. Ему связывали руки на спине веревкою, другой конец которой пропускался через блок. В таком положении его еще раз увещевали повиниться. Затем слуги вздергивали его кверху и вдруг опускали, не давая коснуться пола. Стремительное падение сразу останавливалось, члены несчастного вытягивались, веревка врезалась в руки. Если среди этих страшных мучений он объявлял о желании дать показание, его опускали на пол, чтобы записать ответы несчастного. В противном случае продолжали “умаление членов”, и так не менее часу. Дольше применять одну и ту же пытку запрещалось, но инквизиторы, пользуясь изнеможением жертвы, нередко объявляли, что пытка была применена не вполне, и потом опять возобновляли ее. Сознание, полученное на дыбе, подтверждалось еретиком по снятии с нее. Этим он свидетельствовал, что не муки, а истина говорила его устами. Если он отказывался от этого или упорствовал, несмотря на первую пытку, его подвергали второй. Второе испытание производили водою. Еретика клали на стол в форме корыта, нередко покрытый гвоздями, связывали его веревками так, что они врезались в тело, затем, накрыв ему рот и нос мокрою тряпкою, медленно лили на нее воду. Непрерывная струя воды не давала жертве возможности перевести дыхание, она захлебывалась, кровь выступала у нее из носа и рта. Если и тут подсудимый все-таки отказывался дать требуемое показание, тогда применялось третье “умаление членов” посредством огня. Ноги несчастного заколачивали в колодку и, смазав подошвы маслом, поворачивали их к огню. Кожа трескалась от жара, кости обнажались при страшных криках мученика, доведенного прежними муками до последней степени изнеможения. Эта пытка нередко кончалась смертию узника тут же в зале мучений или в темнице, куда его относили после каждой пытки. Редко находились герои, выносившие эти терзания. Большинство признавалось после первого “умаления” в самых нелепых преступлениях, но это подводило их лишь под категорию сознавшихся из страха мучений и одинаково вело на костер. Некоторые налагали на себя руки, не ожидая допроса, но были герои, у которых все истязания не могли исторгнуть отказа от убеждений или сознания в несодеянном преступлении. Это были упорные, предмет глубокой ненависти инквизиторов, как доказательство их бессилия, и жертвы костров.