Александр Андреев - Берегите солнце

По радио объявили отбой. Мать распрямилась, как бы освободившись от тяжкого душевного бремени, и опять перекрестилась.

- Слава богу, отогнали!..

Тропинин, не отрываясь, следил за Тоней смятенным и каким-то умоляющим взглядом. Она обернулась ко мне.

- Митя, ты хочешь повидаться с Саней Кочевым? Я выйду, позвоню ему в редакцию, скажу, что ты дома. Володя, проводите меня.

Тропинин мгновенно встал и попросил меня:

- Позвольте мне прийти к вам завтра? Если ничего не случится за ночь...

- Конечно, - сказал я. - Заходите, когда захочется. Не сердитесь на нас за прямоту...

- Ну что вы...

Тоня и Тропинин ушли. Чертыханов проводил их до двери, вернулся к столу и, обращаясь к матери, сказал со сдержанным восторгом:

- Вот она, мамаша, любовь-то: если у человека осталась хоть минута жизни, - и ту ему хочется отдать любви. Без любви люди зачахнут, без нее и атака не атака, и смерть не смерть, и жизнь не жизнь. - Затем, придвинувшись ко мне, он понизил голос: - Я только что пил за победу, а у самого в душе так и жжет, так жжет - терпения нет, выть хочется: а вдруг фашист и в самом деле лапу наложит на Москву? До передовой осталось меньше сотни километров. А, товарищ лейтенант? Что будет с Москвой-то?

С тех пор, как я узнал Чертыханова, я впервые увидел в его небольших серых, всегда лукавых, с сатанинской искрой глазах тоску, неосознанную, инстинктивную, как у зверя перед бедой. Пальцы его стиснули мой локоть.

- Что будет с Москвой?

Я и сам не знал, что с ней будет, сам искал ответ на этот раздирающий душу вопрос.

- Сдавали же ее в тысяча восемьсот двенадцатом году. И ничего по-прежнему стоит на месте...

Чертыханов откачнулся от меня и сморщил лицо, как будто я причинил ему боль.

- Не то говорите, товарищ лейтенант. Совсем не то. Тогда было одно время, сейчас - другое. Советский Союз без Москвы - что человек без сердца. Да!.. А жить без сердца невозможно. - Он встал и затопал по комнате.

Я попробовал его утешить:

- Из Сибири войска идут. Эшелон за эшелоном. Целые корпуса. Отстоим.

- Это - другое дело! - быстро отозвался он и тут же с несвойственной для него застенчивостью попросил, заглядывая мне в лицо: - Товарищ лейтенант, возьмите меня к себе. Меня четыре дня назад должны были выписать из госпиталя, но я упросил кое-кого, чтобы задержали, пока вы не выздоровеете. Пожалуйста, товарищ лейтенант. Я хорошо буду себя вести, честное благородное слово!

- Возьму. - Он знал, что я люблю его, он знал, что необходим мне, как самая надежная опора.

- Спасибо. - Чертыханов вскочил. - Разрешите уйти, товарищ лейтенант, пока вы не раздумали. Мне пора. - Он поспешно оделся, кинул за ухо ладонь, на прощание обнял мать и не вышел, а как-то выломился из комнаты, оглушительно бухая каблуками.

- Ну и бес парень, - сказала мать. - Ты с ним не расставайся, сынок, из огня вынет.

Оставшись в одиночестве, я задумался о завтрашнем дне. Мне было непонятно, зачем я, строевой командир хоть с небольшим, но боевым опытом, понадобился генералу Сергееву. Стоять на перекрестках с фонариком и проверять документы? Не лучше ли было бы дать мне роту и послать навстречу наступающему противнику?

Тоня вернулась с Саней Кочевым. Я его едва узнал. В шинели, перетянутой ремнями, с пистолетом в новенькой кобуре на боку, со шпалой в петлицах, он, чуть запрокинув голову, смотрел на меня пристально и растерянно - меня он, должно быть, тоже не узнавал. И только когда улыбнулся устало и по-доброму, в нем проглянул прежний Санька Кочевой, с которым восемь лет назад случай свел нас еще подростками. Веселой и бурной встречи не получилось: время и события были настолько серьезны и грозны, что радость как-то сама собой глохла в душе. Мы крепко обнялись. Мать и Тоня всплакнули, глядя на нас.

- Я не раздеваюсь, Митяй, - сказал Саня. - Заехал буквально на минуту, чтобы только взглянуть на тебя. Сергей Петрович мне все рассказал. И про тебя, и про Никиту, и про Нину. Жив буду, обязательно напишу про всех вас. Он неожиданно взъерошил мне волосы. - Помнишь, как ты никого не пропускал впереди себя в класс, в общежитие: считал высшей для себя честью войти первым.

- Хорошо бы, Саня, эту мою привычку сохранить до конца войны, - сказал я. - Может случиться, что в Берлин войду первым.

Руки Кочевого с тонкими и длинными пальцами торопливо и обеспокоенно расстегнули полевую сумку. Он вынул карту и развернул ее на коленях.

- Погляди. - Саня пальцем обвел большой полукруг с западной стороны Москвы. - Немцы подступили к городу почти вплотную... - прошептал он чуть слышно. - А ты говоришь Берлин.