Елена Келлер - История моей жизни

В последний год своего пребывания в Рэдклиффе я изучала английскую литературу и стилистику, Библию, политическое устройство Америки и Европы, оды Горация и латинские комедии. Класс по изучению композиции английской литературы доставлял мне самое большое удовольствие. Лекции были интересными, остроумными и

увлекательными. Преподаватель м-р Чарльз Таунсенд Коупленд преподносил нам шедевры литературы во всей первоначальной свежести и силе. За краткое время урока мы получали глоток вечной красоты творений старых мастеров, не затуманенных бесцельными интерпретациями и комментариями. Вы могли насладиться тонкостью мысли. Вы всей душой впитывали сладостные громы Ветхого Завета и, забывая о Яхве и Элохиме, отправлялись домой, ощущая, что пред вами блеснул луч бессмертной гармонии, в которой пребывают форма и дух, а истина и красота, как новая почка, дают росток на древнем стволе времени.

Год этот был счастливейшим, потому что я изучала предметы, особенно мне интересные: экономику, литературу елизаветинской эпохи и Шекспира под руководством профессора Джорджа К. Киттреджа, историю и философию под руководством профессора Джозайи Ройса.

При этом колледж вовсе не являлся некими современными Афинами, как мне представлялось издали. Там не встречаешься лицом к лицу с великими мудрецами, даже не ощущаешь живого соприкосновения с ними. Они там присутствуют, это верно, однако в каком-то мумифицированном виде. Мы должны были каждый день извлекать их, замурованных в стенах здания науки, разбирать по косточкам и подвергать анализу, прежде чем убедиться, что имеем дело с подлинными Мильтоном или Исаией, а не с ловкой подделкой. По-моему, ученые часто забывают, что наше наслаждение великими произведениями литературы в большей степени зависит от наших симпатий, чем от понимания. Беда в том, что лишь немногое из их вымученных объяснений застревает в памяти. Разум отбрасывает их, как ветка роняет перезрелый плод. Ведь можно все знать о цветах и корнях, стебле и листьях, обо всех процессах роста и не чувствовать прелести бутона, свежеомытого росой. Вновь и вновь я нетерпеливо вопрошала: «К чему тревожить себя всеми этими объяснениями и предположениями? Они мечутся туда-сюда в моих раздумьях, словно слепые птицы, беспомощно бьющие по воздуху своими слабыми крыльями». Я не хочу этим отвергать тщательное изучение прославленных трудов, которые нам вменяют в обязанность прочесть. Я возражаю лишь против бесконечных комментариев и противоречивой критики, которые доказывают лишь одно: сколько голов, столько умов. Но когда прекрасный преподаватель, вроде профессора Киттреджа, интерпретирует творения мастера — это как прозрение слепого. Живой Шекспир — тут, рядом с вами.

Бывают, однако, моменты, когда мне хочется отмести половину того, что полагается выучить. Потому что перегруженный ум не в силах оценить сокровище, приобретенное дорогой ценой. Невозможно, по-моему, прочесть в один день четыре или пять различных книг на разных языках о совершенно различных предметах и не упустить из вида конечной цели, ради которой это все делается. Когда читаешь торопливо и нервно — имеется в виду подготовка к письменным контрольным и экзаменам, — голова забивается кучей бесполезного хлама. В настоящее время память моя так перегружена непонятной смесью всяческих знаний и идей, что я отчаиваюсь, смогу ли когда-нибудь разложить их по полочкам. Когда теперь я попадаю в эту захламленную область, которая еще недавно была царством моего разума, я чувствую себя слоном в посудной лавке. Тысячи обломков и осколков разнообразных знаний барабанят по мозгу, как градины, а когда я пытаюсь убежать от них, гоблины тем для сочинений и русалки различных ученых дисциплин бросаются за мной в погоню, пока я не начинаю в изнеможении мечтать — да простится мне это грешное желание! — чтобы идолы, которым я поклонялась, рассыпались в мелкие кусочки.

Главным мучением в колледже для меня были экзамены. Хотя я за свою жизнь встречала, не уклоняясь, лицом к лицу, много подобных испытаний и побеждала в них, заставляя грызть землю, но они вновь и вновь поднимали бледные лица и с угрозой смотрели мне в глаза, и я ощущала, что мужество покидает меня, сочась из кончиков пальцев. Дни перед этими жуткими испытаниями я проводила в попытках начинить голову туманными формулами и неудобоваримыми датами — пища весьма неаппетитная — пока желание, чтобы все эти учебники и науки погрузились в глубины морские, не становилось непреодолимым.