Унтер-офицер Штукатуров - Дневник Штукатурова

На самом деле темнело, а мы находились под открытым небом, а под ногами лужи и грязь. Со стороны начальства как-будто никакого сострадания. Люди, все так уже много страдавшие и опять же идущие на страдание, принуждены стоять на дожде и в грязи только потому, что кто-то не хочет отдать приказания. Когда уже стемнело, нас какой-то подпрапорщик местной команды выстроил по-два и стал пропускать в ворота.

Наконец-то, подумал я, мы отдохнем, но надежды оправдались только отчасти. Подпрапорщик, отсчитав известное число людей, затворил дверь, и сказав, что места больше нет, ушел. В числе непопавших был и я. Мы с одним товарищем начали обдумывать, что предпринять. На дворе ложиться было негде, потому что на мало-мальски сухом месте уже спали, а сидя спать не хотелось.

Я предложил товарищу идти в казарму и там, в корридоре, у порога на полу, где-нибудь лечь спат. Товарищ согласился и мы пошли, но у здания казармы нам встретился солдат и сказал, что на чердаке много места: мы пошли туда. Действительно, места свободного было много, и мы улеглись.

8 июля.

Проснулся около 6 часов, умылся, а затем сходил в лавочку, купил огурцов и поел. Часов в 10 нас потребовали записывать вещи, кому что нужно.

Я записал котелок, баклагу и мешок.

Хотелось сходить в церковь к обедни, но боязнь, что могут сегодня потребовать на отправку, удержала меня. Часов в 12 разразился ливень с градом. Вечером поехал в Печерскую лавру. Около 6 часов пришел туда, в одном из храмов шла вечерня. Помолившись, зашел в другой, там служили молебен. Мне хотелось побывать в пещерах, но я пришел поздно, и еще кроме меня никого не было, а одного монах не хотел вести; я немного подождал, не подойдет ли еще кто, но к моему горю никого не было, и я с грустью должен был уйти из лавры, так как начало уже темнеть. В казарму прибыл около 9 часов вечера. Вскоре лег и уснул.

Утром разбудили часов в шесть. Умылся, сходил в лавочку, закусил и попил чайку. Взял газету, но в ней почему-то не было сообщения от Штаба Главнокомандующего. Что сие значит: большую ли неудачу наших войск или еще что-либо. Отослал письмо брату Ивану. В 11 часов нас позвали получать вещи. После обычных многократных перекличек, нас повели в цейхауз, но обмундитровали нас плохо. Рваные австрийские сумочки, в которые ничего нельзя было положить, австрийские же чашки – котелки, которые совершенно русскому солдату непригодны, потому что они нам более нужны, чтобы вскипятить чай, а не для варки обеда, стеклянные баклажки. Многие здесь же вслух заявляли, что сумки и котелки они дорогой побросают за непригодностью. Особенно было обидно, что солдаты местных тыловых команд были снабжены лучше, чем мы, идущие на позицию. Кроме того, много молодых солдат несут службу вроде сопровождения арестованных, каковую без ущерба дела могли бы нести старики и раненые, от которых на позиции будет очень мало пользы, если не вред.

Сегодня нам можно было идти на обед, но выстраивали и перестраивали так долго, что многие предпочли не ходить на обед. От коменданта новели на пересыльный двор; там четыре раза перекликали и разбили нашу команду, идущую в Тарнополь, на 4 взвода.

Начальником команды был назначен прапорщик. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к станции, но но дороге остановились. Пришел комендант и стал осматривать тех, которые заявили, что у них недостает некоторых вещей. Комендант в чине штабс-капитана; рассердившись, стал ругать всех нас, ни к кому в частности не обращаясь. Зачем он на прощанье поселял злобу в сердцах солдат. Если бы видел это немецкий кайзер, он, вероятно, был бы ему премного благодарен… Все были обижены, слышались негодующие возгласы: «Вот как нас понимают, хуже собак нас считают, зачем нас калечат, и т. п.» Я попытался было ослабить впечатление, произведенное комендантом, но ничего не вышло. [142] Меня забросали доводами, что вся цель войны – истребление нас и т. п. Конечно, большим помощником такого глупого понимания в цели нашей великой отечественной войны является наше невежество.

Правда, много есть и между нами негодяев, которые, получив в одном месте сапоги и прочее, на дороге продают, а у попутного коменданта или воинского начальника получают вновь и так несколько раз, оправдываясь тем, что-мол сотни тысячь рублей воруют, а мы какие-нибудь рубли. Этому способствуют наша российская халатность и неразбириха: в одном месте дают одно, в другом другое, а в третьем опять то же. Ну разумеется, господа с нечистой совестью и пользуются этим, нанося огромный вред казне и мало пользы себе, а ведь каждая выдача записывается в ста местах, только, очевидно, никто эти записи не читает.