Виктор Кравченко - Я избрал свободу

Простого упоминания подобных фактов было достаточно, чтобы упрятать человека в тюрьму, но они, все же, циркулировали в кругах высшей бюрократии, где скандалы, сенсации и интриги были также часты, как и при старом романовском дворе. Когда была об'явлена смерть Аллилуевой, сомневались только в том, покончила ли она сама с собой или была отравлена по приказу Сталина.

Так и теперь, несмотря на свидетельство четырех врачей, были широко распространены сомнения относительно смерти Орджоникидзе. Случайно я знаю некоторые действительные обстоятельства. Время еще не пришло, когда я смогу обнародовать источник моей информации, потому что это означало бы мучения и смерть для этих людей. Но я считаю своим долгом кратко упомянуть об этих фактах, т. к. последние годы этого народного комиссара были так тесно связаны с моей жизнью.

Орджоникидзе давно страдал от острой астмы и поврежденной правой почки. Он часто шутил над своими страданиями. Несколько раз я видел его изнеможенного, после напряженной работы при страшных болях, почти до потери сознания. Когда в 1936 году началась сверхчистка, выметая тысячи его ближайших друзей и сотрудников по партии и тяжелой промышленности, он заявил Сталину протесты, устраивал бурные сцены на заседаниях Политбюро, сражался, как тигр, с НКВД. Его здоровье стало ухудшаться. Удар от ареста Пятакова, его ближайшего помощника, резко повлиял на его здоровье.

Один мой друг был в его кабинете, когда кто то принес ему известие об аресте выдающегося инженера, директора одного из подчиненных ему больших трестов. Комиссар побагровел от ярости, глаза его сверкали, он ругался и клял всех так, как может ругаться только темпераментный грузин. Ягода, глава НКВД, и главный архитектор первых больших чисток, был к этому времени уже расстрелян. Новым начальником советской инквизиции был ненавидимый Ежов. Орджоникидзе позвонил Ежову и непередаваемым языком потребовал, чтобы тот ему сообщил, почему этот инженер был арестован без его разрешения. «Ты, маленький недоросль, ты, грязный паразит», слышал мой друг, как кричал комиссар, «как ты посмел! Я требую чтобы ты послал мне документы об этом деле, все и немедленно!»

Потом он позвонил Сталину, по прямому проводу, который соединял основных вождей диктатуры. К этому времени его руки тряслись, его глаза были налиты кровью и он держался за то место в спине, где болела его почка.

«Коба», услышал мой друг, как он ревел в телефон — Коба, это уменьшительное имя Сталина — «почему ты позволяешь НКВД арестовывать моих людей, не известив меня?»

Было долгое молчание, пока Сталин говорил на другом конце провода. Затем Орджоникидзе прервал:

«Я требую, чтобы это своеволие прекратилось! Я все таки член Политбюро! Я подниму страшный скандал, Коба, если даже это будет последнее, что я сделаю перед смертью!»

Два дня спустя, к полной неожиданности для семьи и лечивших его врачей, Орджоникидзе умер. Есть такие, которые считают, что в момент отчаяния он принял яд. Есть другие, которые считают, что его отравил доктор Левин, — тот самый врач, который позже признался в отравлении Максима Горького.

В поисках защиты, я приехал в Москву к старому товарищу моего отца, товарищу Мише. Миша был известный старый революционер и сейчас работал в Обществе бывших царских политических заключенных. Правительство дало ему хорошую квартиру и пенсию достаточную для того, чтобы скоротать остаток его дней. Он сражался на баррикадах вместе с моим отцом. Он провел более десяти лет в цепях в Александровском централе, пока не был освобожден революцией. Товарищ Миша и его жена всегда относились ко мне как к сыну и они сейчас с радостью приняли меня, хотя были испуганы моей бледностью и бегающим взором.

«А как мой дорогой Андрей? Все еще ворчит?»

«Да, папа здоров и как всегда возмущается жизнью и событиями».

«Мы живучи, наше поколение. Я бы хотел с ним повидаться, чтобы поговорить о прошлом».

За обедом я рассказал ему, что привело меня в Москву. Я не скрыл ничего. Товарищ Миша лично знал Ленина, Бухарина и других гигантов революции. Он был на ты со всеми нынешними вождями, начиная от самого Сталина. Вдова Ленина, Крупская, часто встречалась с ним. С ним обращались, во всяком случае до периода сверхчистки, нынешние вожди как со своим человеком.

Когда я рассказал ему мою историю, особенно об обвинениях против моего отца, его товарища по баррикадам, старый Миша пришел в ярость. Он оттолкнул свой стул и бросился в кладовую, откуда вытащил тяжелую, ржавую цепь. Он поднял звенящий металл обеими руками над своей седой головой и потрясал цепью в бешенной ярости.