Array Array - Без знаков препинания Дневник 1974-1994

А еще на «Кроткую» приходил Давид Боровский. Но он — без высокопарностей. Давид молчал, и я по его глазам все понял.

Даль выводит такую цепочку: «Чехов — врач. Павлов — физиолог, Фрейд — психолог. Сверх-Я, теория вытеснения, сны, описки, юмор и т.д. Физио-психология — кухня артиста».

Еще лет десять назад согласился бы безоговорочно. И сейчас соглашусь... но с опаской. Надвигается новая эра — и таким, как мы, исповедующим это Сверх-Я, места не найдется. Никаких неврастеников, никаких Иванов Дмитричей с маниями преследования [ 81 ] Иван Дмитриевич Громов — герой повести А.П. Чехова «Палата № б». ! Теория вытеснения как раз направлена против них. «К чему этот мир наизнанку?., выворачивание кишок?» — спросил меня молодой артист в курилке МХАТа. На его непонимание нельзя обижаться — ибо он не понимает на самом деле. Здоровые и благополучные нужны во все времена, но теперь они приобретают вид... автоматов. А что же народ? Пазолини на это ответил. Он снял достоверный, самый реалистичный фильм за все сто лет кинематографа — название его «Сало». То, что их заставляют кушать под звуки пианино, — будут кушать теперь все. И скоро привыкнут.

Он стремительно выбегает на сцену и, как птица, набрасывается на рояль. Я обращаю внимание на пальцы — они красиво изогнуты, подняты, как мосты. Это постаралась его мама Нет а Меликовна еще в том возрасте, когда детей от всего оберегают. Она не спрашивала, как мы своего сына, хочет ли он заниматься музыкой. Интересно, что бы он ей ответил...

Зажмурившись, Гаврилов перекидывает туловище от одного края клавиатуры к другому. Потом нервно вскидывает руки. В перерыве появляется настройщик.

Рихтер не так ведет себя у инструмента. У него строгие мизансцены, точный угол наклона головы: в одну сторону, в другую. Все симметрично. Поклоны входят в концепцию произведения. Невообразимая мимика на лице — ноты, особенно в лирических частях, вдавливаются каждой жилкой, каждой морщинкой. Лицо сжимается, растягивается в зависимости от длины фразы. Когда он пришел к нам в Студию, я занял место поближе, у ножки рояля. Все началось с того, что сел он как-то неправильно, не так, как садятся пианисты. Немного развалившись и изогнув правую лопатку, начал играть. Мне показалось, что его подбородок «выезжает» слишком далеко. Я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на музыке. Но так просидел недолго: от рояля шло такое притягивающее тепло, что глаза захотелось открыть. Я оказался во власти странной галлюцинации: все туловище Рихтера оставалось как прежде, а сердце и мозг были прозрачны. Мозговые оболочки — я сам это видел! — шевелились в такт музыки. Губы что-то нашептывали. Мне кажется, я разобрал слова: «Теперь я буду повелевать!»

Юдину я тоже видел — один раз на сцене, другой — на улице. Она шла по Камергерскому в сопровождении двух девочек, по-видимому, учениц, однако хозяйственную сумку тащила сама. Из нее виднелись книги и пучок лука. Походка лыжная, как будто шла с тренировки. Еще немного — и растолкала бы прохожих. Несмотря на жару и утренний час, была в черном концертном платье, а на ногах виднелась спортивная резиновая обувь.

На сцене она волхвовала. Загораживала клавиатуру руками — там, в небольшом пространстве между ними, начиналась варка. Что она варила, я не запомнил — кажется, это был поздний Бетховен. Туман рассеивался минут через пять после того, как она покидала сцену.

...Вчера Андрей Гаврилов играл шумановский «Карнавал». Как мне показалось, он рисовал свое генеалогическое древо, на котором всем хватило бы места. Представлю на секунду, что и я устроился на какой-нибудь веточке.

Корни и ствол олицетворяют его замечательные родители — на них и держится столь отягченное плодами чудо природы. На самых крупных, почетных ветвях — имена Юдиной и Рихтера, его высших богов. В их сторону дерево и дает наклон. Это хорошее направление. Я бы обозначил его двойственно: Рождение Образа и Сжигание Себя. На каждый концерт, сколько я их слышал, Гаврилов выходил как на свой последний. Играл без каких-либо страховок, и поначалу казалось, что в любой момент может остановиться. Потом я привыкал к такой точке кипения и начинал разбираться в деталях. А они всегда любопытны. Так, никто меня не убедит, что в конце «Карнавала» был «Поход Давид-сблюндеров на Филистимлян». Конечно, я это принял к сведению, прочитав программу. Но, когда слушал и смотрел Гаврилова, был свидетелем битвы гигантов — как на картинах Лентулова. Гигантами оказались циклопы, целившиеся в глаз друг другу. Бой был насмерть...