Array Array - Без знаков препинания Дневник 1974-1994

В фойе видел Рихтера. Все расступались, хотя он сидел и просто разговаривал — объяснял скрипачу О. Кагану, как надо было играть какое-то место (у Бриттена опера под рояль!), и показывал пальцами в воздухе. Мясистые руки гения «постреливали» электричеством.

Когда пришел на спектакль во второй раз, увидел его же — Рихтер уже привел каких-то других музыкантов.

Покровский, кажется, был доволен. «Многовато фантазии у вашего сына», — говорил он, почесывая нос. Многовато — не маловато! Но теперь для того, чтобы получить диплом, нужно еще сдать самую важную науку — «научный коммунизм». А Юра уже второй год не ходит туда на кафедру.

...Не знал, что наша кожа на блоший зуб толста.

В.В. Маяковский

Наша подруга Шевелева, второй режиссер с «Ленфильма», уехала в Америку. Два года ей не давали разрешения, терзали и вот наконец «под Олимпиаду» отпустили с богом. Уезжая, ревела: «Вот приеду туда, обживусь и вас перетяну!» Можно подумать, они нас там заждались. В нашей стране она больше жить не могла, потому что в ней угнетают евреев. В Израиль она тоже не собиралась: «Буду жить там, где все национальности равны, где демократия и права человека». «Но ведь там надо выучить чужой язык, поменять кожу и, может, придется мыть самолеты... Потом тебя одолеет эта проклятая «хоум сикнес» (ностальгия?) — она там всех одолевает», — отговаривал я. Почему-то вспомнил о Рафферти. У него справочки и доверенности на все случаи жизни, счета и чеки за каждый сделанный шаг. Разговоры прослушиваются, адвокату — тысячу в день. Даже завещание есть, хотя он, в общем, еще молодой человек. «У них бюрократия почище нашей!» — убеждал я Ш. со знанием дела. А она резонно: «Там бюрократия на благо че-ло-ве-ка!» Упаковала свою любимую хохлому, книжки по «системе» Станиславского и улетела в Новый Свет.

Когда еще снимали «Рафферти», я представлял себе разговор Лебядкина со Ставрогиным. (Меня волновала тема завещания, но исключительно в духовном, нравственном аспекте.) Лебядкин прочел в газетах биографию одного американца. Тот оставил свой скелет студентам в академию, а свою кожу — на барабан с тем, чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. «Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских штатов, — сокрушался капитан. — Попробуй я завещать мою кожу на барабан примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел честь начать службу... сочтут за либерализм, запретят мою кожу...»

Может, и вправду пигмеи? Теперь Ш. так и будет к нам относиться. И не буду же я завещать свою кожу IJJ коле-Студии МХАТ? Какие гимны, какими палочками (неужели кленовыми?) и, главное, какой барабанщик будет их выбивать?

Необыкновенное благородство проявил Товстоногов. Узнав о моих приключениях, пригласил к себе в кабинет. Я показал фотопробы. «Вылитый Федор Михайлович, — констатировал шеф. — Ай, как похожи! И потом — какое надо иметь мужество, Олег! Я поздравляю — это поступок!» Оценил. Предложил на Малой сцене поставить этот сценарий.

«Но наверняка есть какая-нибудь пьеска про личную жизнь Ф.М. Спрошука у Дины Морисовны... Это могло бы успех иметь. Кажется, он ножку Аполлинарии поцеловать хотел и все не решался, хотя явно имел садистские склонности?» Пьесу нашел я, правда, она не очень нравилась. Это было что-то среднее между любовью Тургенева к Виардо и Шопена к Жорж Санд, и, конечно, никаких извращений и странностей — обычные сантименты, мерихлюндия. Все-таки отнес ее Гоге, а он: «Олег, как вы отнесетесь к тому, что эту историю поставит Лев Додин? Он сейчас без работы ходит. Вам это имя знакомо?» — «Знакомо... Я очень хорошо к этому отнесусь, Георгий Александрович». Однако Додин при встрече с Товстоноговым убедил его, что ставить нужно оригинал — никто лучше самого автора о себе не скажет. «Я уже давно мечтаю о «Кроткой». Как вы думаете, Борисов согласится это играть?» — спрашивал Додин у ГА. «А много ли там людей занято?» — интересовало шефа. Вскоре я узнал, что они договорились — Додин сам сделает инсценировку. Обещал — скоро.

А вчера в городе появился Никита Михалков. У него какие-то хорошие для меня новости, — сообщил он по телефону. «Можно, я буду не один, а с Мережко? — спрашивал Никита. — Мы сделаем тебе одно предложение». Алла накрыла стол. Когда они пришли, комната наполнилась необыкновенным ароматом. Никита спрашивает: «Что интересного делаешь в театре?» — «Уже несколько лет ничего интересного не делаю. Только сейчас предложили «Кроткую». Никита поднял брови, стал переговариваться с Мережко и что-то выбирать из закусок: «Ай, как Алла готовит!» «Дай рецепт солений», — просит Мережко. Михалков, жуя, перебивает: «Должен сказать, я восхищен твоим шагом, Олег! Мужественно! Не должен был Зархи за Достоевского браться! Это ведь преступление!..» Я с Михалковым соглашаюсь: «А наказание — мне!»